Уильям Стайрон - Признания Ната Тернера

Трясясь от холода, я глядел вниз, между колен, на дощатый пол, где холодное железо лежало звеньями, будто ржавая якорная цепь, уходящая в мутные промозглые глубины. Внезапно я ощутил приближение собственной смерти, по коже головы пробежали мурашки, и я обдумал это ощущение с ужасом, смешанным с нетерпением. Мои руки тряслись, кости болели, и голос Грея доносился до меня, словно через поле — зимнее, неоглядное, занесенное снегом.

Еще деталь, — не отступал Грей. — Согласно прошлогодней переписи населения США, в нашем округе было восемь тысяч ниггеров — тех, что при хозяевах, не считая полутора тысяч свободных. Из этого количества — грубо говоря, в десять тысяч, плюс-минус там, неважно, — ты уверенно ждал, что весомая доля, по крайней мере, мужского населения восстанет и присоединится к тебе. Во всяком случае, ты сам так говорил, и этот твой Харк, да и другой ниггер, Нельсон, когда мы его еще не повесили, тоже признавал, что ты так говорил. Давай прикинем, где-то... ну, чуть меньше половины негритянского населения округа живет как раз вдоль того пути, которым ты шел на Иерусалим. В пределах слышимости твоей, как говорится, боевой трубы. Если считать только взрослых мужеского пола, получается, ты мог рассчитывать на тысячу человек — что они пойдут под твоим знаменем, чтобы жить и умереть за Негритянство, и это, если мы договоримся, что пойдут всего лишь пятьдесят процентов взрослых мужчин. Никаких старых дедушек и негритят — это ни-ни. По твоим расчетам, ты должен был собрать тысячу ниггеров. Тысячу — эка! А сколько собрал? Семьдесят пять самое большее! Семьдесят пять! Можно спросить тебя, Преподобный, это сколько же будет жалких процентиков?

Я не ответил.

Еще мелочь, — вновь заговорил он. — Пьянство и нарушения воинской дисциплины среди твоих так называемых солдат. Этого ты отрицать не сможешь, как бы ни хотелось тебе представить миру благостную картину с величавым воинством в сверкающих доспехах, где вымуштрованные, щеголеватые солдаты стоят по стойке “смирно” в стройных шеренгах и колоннах. На поверку у нас слишком много свидетельств аи contraire [24] Обратного (фр.) . То, что ты собрал, оказалось не армией, а разгильдяйской толпой пьяных черных головорезов, которых не оттащить от бочек с сидром и виски, и очень по-негритянски они этим внесли весомую лепту в твой разгром. Да вот и майор Клэйборн, который командовал ополчением округа Айл-оф-Уайт, рассказывает, что, когда он разбил тебя у Паркера на выгоне, до трети твоих солдат валились с ног, пьяные в стельку, причем некоторые были так нахерачимшись, что не понимали, где у ружья дуло, а где приклад. Я тебя спрашиваю, Преподобный, так революцию разве сделаешь?

Нет, — сказал я, — с этим дело дрянь было, признаю. Это было самое скверное из всего, что пошло наперекос. Я приказывал, запрещал, но когда войско разрослось — когда вместо нескольких человек у нас стало вдруг много народу, — я как-то перестал с ними справляться. Просто невозможно было держать в поле зрения всех сразу, и я...

Но тут я смолк. Зачем теперь пытаться что-то объяснить? Грей прав. Несмотря на некоторые успехи, несмотря на то, что до цели нам оставалось меньше мили (близость Иерусалима так волновала, так раззадоривала, я до сих пор чувствую во всем теле тогдашний трепет предвкушения победы), несмотря на то, что мы почти добились всего, в конце концов мы потерпели полную и безнадежную неудачу. Как я и сказал Грею, я оказался не в состоянии совладать с разбушевавшимися черными мерзавцами, слишком многие из которых были как дети малые; ни я, ни Нельсон, ни Генри, ни кто бы то ни было другой не мог удержать этих неоперившихся рекрутов, этих неумех с кроличьими мозгами, от разграбления винных погребов, точно так же, как нельзя было не давать им лазить по чердакам в поисках пестрых нарядов или обшаривать коптильни с окороками; а то еще вдруг возьмут да как припустят верхом во весь опор не в ту сторону, или — что, кстати, имело место неоднократно — по причине полного незнакомства их черных пальцев с оружием, сами себе чуть руки-ноги не отстрелят. Но, мистер Грей, — хотелось мне ему сказать, — чего еще могли вы. ожидать от мужчин, по большей части юношей, почти подростков — глухих немых, слепых, искалеченных, замороченных, безруких и безногих еще с того момента, когда испустили они свой первый младенческий крик на голом глиняном полу? Это еще поразителвно, что мы сделали то, что сделали, что мы едва не взяли Иерусалим...о я ничего не сказал, а в памяти всплыл тот момент ближе к полудню второго дня, когда перед разграбленной руиной какой-то усадьбы в дальнем захолустье я увидел прежде незнакомого молодого негра, причудливо разодетого: в перьевом боа и кителе армейского полковника; он был пьян настолько, что, едва держась на ногах и дико хохоча, мочился в открытый рот мертвой седовласой старушки — распростертая на цветочной клумбе, она все еще сжимала в объятиях ребенка, — и я ничего тогда не сказал этому негру, только развернул коня и подумал: это из-за тебя, бабка, мы не научены воинской доблести...