Александр Грязев - Рассказы и завязи

А что, если завтра попробовать встать пораньше и сходить в церковь на исповедание, очистить от грехов свою душу, да и жене сделать приятное? Решение пришло мгновенно и он с удивлением почувствовал, что всё то, что недавно казалось неодолимым, вдруг отошло, исчезло, и он спокойно дождался той минуты, когда Валентина пришла из магазина с трехлитровой банкой светлого и даже ещё пенистого пива. И Павлыч порадовался, что остался сегодня дома.

Он быстро оделся, сел за кухонный стол и сразу припал губами к банке с пивом.

— Спасибо, мать, — шумно выдохнул Павлыч после нескольких затяжных глотков. — И прости меня за вчерашнее и позавчерашнее.

— Господь простит, — ответила Валентина своим обычным мягким и добрым голосом.

— А ты завтра в церковь пойдешь? — спросил Павлыч.

— И сегодня, и завтра.

— Знаешь, Валь, я тоже решил утром завтра с тобой пойти. Вот сегодня отлежусь, а завтра и исповедаюсь.

— Ага, разбежался. Только тебя там такого и ждут, — с некоторой иронией сказала Валентина.

— А чего? — не понял Павлыч её иронии.

— А того, что ты больно быстрый. В церковь-то, конечно, идти можешь, а исповедоваться и причащаться нет.

— Почему?

— Потому, что перед исповедью надо самое малое три дня говеть: поститься, молиться, в церковь ходить. Да не просто так, а со смирением.

— Это как?

— К исповеди надо готовиться. Думать о своих грехах, помириться, с кем ругался, не веселиться и читать духовные книги… Много чего надо.

Духовные книги у жены имелись. Целая полка под божницей в спальне уставлена этими книгами, календарями, журналами, житиями святых.

— Ну, что ж, — согласно кивнул Павлыч. — Надо так надо. Все так и сделаю, как ты говоришь. А на исповеди меня священник сам о грехах спрашивать будет, а мне только отвечать?

— Нет, милый, ты сам выкладывай батюшке свои грехи. Для того ты к нему и идешь. А он тебе поможет.

Раньше, хоть и редко, но каждый раз, идя на исповедь, Павлыч тяготился именно тем, что надо было самому говорить о своих грехах. И он вспоминал свои детские годы, когда в церковь на исповедь его водила мать, наставляя на все вопросы батюшки отвечать: «Грешен, батюшка». Даже если и вины за собой не чувствуешь.

— А чего я ему говорить-то буду?

— Про грехи свои от последнего причастия и до сего дня. Ну, вот ты прошлым Великим постом причащался, а в этот не соизволил. Вот и первый твой грех.

— Я тогда работал и не смог.

— Не вздумай так батюшке сказать. Оправдание греха — это новый грех. Никогда не оправдывайся. Говори только: «Грешен, батюшка». Да с раскаянием, а не просто так. Понял?

— понял, что скоро ты меня всему научишь.

— Это не я, а святые отцы учат нас, грешных.

Павлыч не стал возражать, да и сказать было нечего. Валентина и тут была права.

На другой день утром он пошёл с женой в церковь и честно отстоял раннюю службу. Вечером читал Евангелие и слова святых отцов об исповеди и причастии, которые нашла для него жена. Три дня Павлыч постился, молился на сон грядущий и ото сна восстав, а накануне дня причастия сходил в церковь на вечернюю службу и перед сном прочитал положенные к этому случаю каноны и молитвы. Словом, исполнил все, что сказала ему Валентина.

Утром в день причастия Алексей Павлыч пришел в храм рано. Служба ещё не началась. Лишь тихо сновали по церкви служители, возжигая лампады, протирая высокие подсвечники, в позолоте которых празднично мерцали огоньки первых зажженных свечей.

Церковь Спаса на Песках хоть и была довольно старая, но заново освящалась всего лишь год назад и сейчас возобновлялась. Два её храма, служившие в безбожное время складом для книг, сейчас преображались на глазах. Уже сияли позолотой царские врата нового иконостаса в переднем храме, светились белизной пока ещё не расписанные стены и ярко горели лампы огромного и тоже сияющего паникадила, подвешенного на длинной цепи к высокому потолку.

От этой всегдашней праздничности и благоговейной тишины, от запаха ладана и горящих свечей Алексей Павлыч, переступая порог церкви, всякий раз ощущал в себе покой и какое-то умиротворение. Ему всегда казалось, что и лица людей, приходящих в храм, становились совсем другими, нежели на улице. Они были светлее, что ли, и по-братски ближе и роднее. Не это ли и есть та самая благодать, которую ощутить душою можно лишь в Божьем храме.

Павлыч и сейчас чувствовал успокоение, но и некоторое волнение тоже. Ведь ему предстояло скоро открыто говорить о своих грехах. Все же была правда в тех словах из духовной книги о причастии, что исповедь есть подвиг самопринуждения.