Продолжительность «Хочешь поспорить?» — девяносто минут, и ее съемки занимают около трех часов. Из них два с половиной часа Нортон просидел рядом со мной в зале — продюсер был настолько любезен, что выделил ему отдельное место, — в основном пялясь на вспыхивающие знаки, которые, полагаю, в переводе с голландского означали «Аплодисменты».
Оставшиеся полчаса кот провел в раздевалке, куда меня не допустили, принимая ласки от тридцати ослепительных и статных полуобнаженных танцовщиц, участвующих в мини-представлениях шоу.
Обычно Нортон не позволяет незнакомым людям брать его на руки и куда-то уносить, но когда в перерыве ко мне подбежала одна из почти обнаженных женщин и попросила разрешения взять котика за кулисы, он даже не дождался моего согласия. Спрыгнул на пол и последовал за ней, даже не оглянувшись на своего зеленого от зависти отца. По окончании шоу он вернулся, причем в сопровождении трех танцовщиц, которые не могли вынести разлуки с ним, и я в очередной раз пожалел о том, что Нортон не говорит по-английски. Впрочем, судя по выражению его мордочки, даже если бы он и говорил, мне вряд ли бы удалось вытянуть из него детали данного приключения.
После шоу мы отправились на ужин в компании руководителей телевизионной студии и нескольких кинопрокатчиков, которые ранее были представлены Нортону. Нас привели в один из лучших ресторанов в городе. Нортон шествовал вместе со всеми с таким видом, словно привык каждый вечер ужинать вне дома. Уже прошло немало времени с тех пор, как кот в последний раз сходил в свой кошачий туалет, и он никогда раньше не ел вне дома на публике, поэтому я немного нервничал. Но мой парень держался блестяще. Он был звездой вечера.
Началось все с того, что наша официантка едва не упала в обморок, увидев, какой Нортон милый и красивый. Умилившись, как он спокойно сидит у меня на коленях, она настояла на том, чтобы принести ему отдельный стул, и втиснула рядом со мной. Потом принесла коту ужин — маленькую тарелочку с селедкой и картофелем, и Нортон умял это все с большим аппетитом. Его так обхаживали, что я почувствовал себя оскорбленным, когда официантка не предложила коту бокал вина, хотя блюдечко с молоком ему понравилось намного больше.
Предполагалось, что это будет деловой ужин, на котором Роман расскажет о своем фильме, но в основном разговор вертелся вокруг нового и самого маленького почетного гостя. Каждые несколько минут кто-нибудь настойчиво просил меня или Романа, который сидел по другую сторону от Нортона, поменяться с ними местами, чтобы гость мог оказаться поближе к коту. К концу ужина я уже сидел на противоположном конце стола, а Нортон — между главой кинопрокатной индустрии Голландии и женщиной-продюсером «Хочешь поспорить?». Кот старательно изображал Кэри Гранта — вежливо пережевывал рыбу, потягивал молоко, и всем видом демонстрировал признательность ресторану за оказанное ему внимание.
Когда настал час прощания, несколько человек предложили Нортону остановиться в их доме, если я снова окажусь в этом городе, и выразили желание навестить кота во время их будущего приезда в Нью-Йорк. Когда мы поднялись на борт самолета, летевшего в Париж, кот выглядел очень уставшим. Мне даже пришлось разбудить его и поднести к иллюминатору, чтобы он смог впервые увидеть залитую яркими огнями Эйфелеву башню.
Нортон чувствовал себя в Париже как рыба в воде.
Мы остановились в одном из моих самых любимых отелей «Тремоль», который располагался на углу улиц ля Тремоль и дю Боккадор в Восьмом округе. Отель очень хороший, небольшой, с настоящей парижской атмосферой и дружелюбным персоналом, который обожал моего кота.
В прошлом году, когда я работал с Полански над очередным сценарием к новому фильму, мой агент — та самая Эстер, что была попутчицей Нортона во время его первого полета на самолете, — прибыла на пару дней развеяться в Париж. Сам я приехал на три месяца и, к моему сожалению, не смог остановиться в «Тремоле». Студия решила, что это слишком дорого для столь долгого пребывания, поэтому мне пришлось снять квартиру.
Но я настойчиво посоветовал Эстер поселиться именно там. После ужина я пошел проводить ее и по дороге рассказал, как все прекрасно относились к Нортону. Когда я стал описывать некоторые подробности, она воскликнула:
— Я тебе не верю! Ты наверняка все это выдумал.
С возмущением я стал уверять Эстер, что каждое мое слово — чистая правда. Она отказалась мне верить. В холле я подошел к стойке и, самодовольно усмехнувшись Эстер, обратился к консьержу:
Читать дальше