Лариса Райт - Исповедь старого дома

Что может быть более лестным для мужчины, чем искреннее восхищение любимой женщины? Михаил не скрывал своего довольства, улыбался без ехидства, тепло, открыто. Снисходительно кивал головой:

— Может, может.

А Анна обнимала его, запускала свою узкую ладошку в его густые темные кудри и, растрепав прическу, завороженно говорила:

— Мишка, ты гений!

Где бы они ни оказывались, он всегда находил возможность произвести на нее впечатление. И чаще это были вовсе не широкие жесты, не романтические поступки и не нежные признания. Он демонстрировал мощь интеллекта и силу эрудиции — орудия, перед которыми тут же падали ниц все оборонительные укрепления Анны. Если они плыли в море — рассказывал о моллюсках и рыбах, собирали грибы — вспоминал рецепт старинного прабабкиного засола, лазали по горам — цитировал Бажова и обещал превратить Анну в Хозяйку Медной горы, смотрели кино — рассказывал о том, как подбирались актеры и выстраивались мизансцены.

Он играл разные роли, был при Анне учителем, мечтателем, волшебником. Но больше всего она любила его маску экскурсовода, уносящего ее в прошлое и терпеливо разъясняющего причинно-следственную связь между историческими событиями. Он рассказывал ей о строительстве Эйфелевой башни к Всемирной выставке, об ужасах Тауэра, об отрубленных головах и отравленных младенцах, о жизни Гамлета в датском Эльсиноре.

На Кипре Михаил возил ее в предполагаемый дворец Отелло и в археологический музей, показывал храм Афродиты и средневековые замки, полуразрушенные акведуки и великолепно сохранившиеся амфитеатры. А потом вдруг предложил съездить в монастырь. Анна тогда удивилась, зная его скептическое отношение к религии (отец-ученый никогда не относился к церкви с пиететом и уважения к ней сыну не внушил). Но Михаил, лишь мельком взглянув на ее приподнятые домиком брови, безапелляционно заявил:

— Мы должны это увидеть.

И они поехали и посмотрели. А потом долго сидели возле монастыря на скамейке под тенистым кедром и рассуждали о том, что может заставить человека уйти от общества, терпеть лишения, день за днем выдалбливать себе келью в горе и видеть в этом естественный смысл существования.

Теперь Анне незачем было рассуждать о причинах, способных сподвигнуть личность на добровольную изоляцию. Одну из них она могла назвать легко. Но все же становиться отшельником Неофитом до конца дней ей не хотелось, поэтому и компьютер она приняла как лекарство от скуки и одиночества.

Но были у этого медикамента, оказывается, и другие показания к применению.

— Я все-таки режиссер, Анюта, и режиссер неплохой. Так что работы у меня выше крыши, и, честно говоря, удовольствие мотаться к тебе сюда раз в две недели я себе позволить просто не могу. У меня проекты, репетиции, планы, контракты. Я лицо подневольное.

— Декорации получил и бросаешь? — Анна с ухмылкой прищурилась.

— Зачем ты так?

Анна хотела бы обидеться и наговорить Эдику кучу гадостей, но сдержалась. Положа руку на сердце, обижаться было не на что. Каждое его слово несло даже не долю истины, а самую настоящую правду. Режиссером Эдик был отменным, без работы никогда не сидел и курировать Анину жизнь не нанимался. Мог просто сказать: «Спасибо. До свидания» — и никаких компьютеров не возить, и никаких советов не давать. А он и папку перед ней положил:

— Здесь контакты людей, которые собираются делать ремонт. Они все в восторге от твоей мебели. От подлинного антиквариата не отличишь, а цена не кусается. Так что можно и копеечку сберечь, и друг другу пыль в глаза пустить. Если ты так боишься узнаваемости, можешь даже ни с кем не встречаться. Делаешь эскизы — отправляешь по мейлу, получаешь одобрение — выполняешь работу. Мебель готова, машину заказала, грузчики погрузили и увезли. Деньги — на счете в банке. Ты в город-то съезди, открой.

— Счет на чужое имя мне точно никто не откроет.

— Зачем же на чужое? Ты на свое открой. Захотят — не узнают.

Эдик был прав. Во всем прав. Анна не ошиблась, приняв решение довериться ему. Он и язык держал за зубами, и слов на ветер не бросал, и умные мысли подкидывал. Оставалось только удивляться и недоумевать: как это ей самой такое не пришло в голову раньше? Ее настоящее имя знали немногие в актерской среде, а уж помнили и вовсе единицы. Только такие редкие экземпляры, как Эдик, которые впитывали в себя любую информацию и держали до тех пор, пока она не придется к месту. Странно, что об этом так и не пронюхали журналисты. Хотя кто им мог рассказать? Только мать. А она никогда не говорила в интервью ни о ком, кроме себя самой.