Валерий Пудов - Приключения Трупа

Упаковали детали рвани в стакане без щели.

Смотрели — с содроганием, дыханием — грели.

Но грани стекла от тепла запотели, и не узрели наблюдатели ни следа от неприятеля — ни итога проб.

И тогда положили кусок утиля под микроскоп.

И — испустили трели, как под ногтём — клоп:

— Не одинок старикашка, на нем букашки, много ног!

И запели убого эхом:

— Хранится — кусок, а разделиться — смог!

Сразу углядели разницу между неделимой частицей и бывшим, но остывшим человеком:

— Зримо разлагается на заразу под светом!

Удар кастетом по невеждам и авторитетам!

Стар дохляк, но притворяется нежным, чтобы плодить прыть и особу свою в семью вживить!

Овин для мужчин — показателен, но как быть испытателям? Как внедрить почин первооткрывателя?

Мертвого лечить — не черствого мягчить: букашки, видать, с секретом — промашки б не дать при этом!

Да и тяжкая у судьбы чересполосица — не хочется опростоволоситься. А коли власть над смрадом гнилых взять, надо не в гробы их класть, а на волю вынимать! И понимать, что воскресение покойного населения — достойный фронт работ для академии и оплот для державы!

Не избежать и премии! И славы!

— Программа — замечательна! — взвыли испытатели и прямо в лаборатории, у бадьи с утилем из зайчаток, не сняв перчаток, среди щеняток под блюдцами стремглав обсудили теорию эволюции.

Гениальные идеи заносили в протокол, лелея ореол отваги и не жалея копировальной бумаги:

— Пик живого — поголовные любовные сношения для размножения снова и снова. А дохляк — не мастак: сник, обмяк и не стояк ни так, ни сяк — лежак, а не рефлекс.

— На нем, как на почве, прочие растут. Днем и ночью тут — секс.

— Скотство заразного. Соитие паразитов. А развитие — воспроизводство разума, а не термитов.

— Сам потух и стих, но — не термит, а горит его дух в них, как металл в переплавке. А нам тотчас не говорит всего. Не умнее ли нас его козявки? Завещал идею рациональную — не анальную. Кто разгадал? Никто.

— Букашки с программой — рубашки без лица. Малявки-невесты без мамы и отца — тесто на дрожжах мертвеца. Зачах, а от него — спасительная нить эволюции. Надо не иронизировать, а стремительно расчленить сирого и проанализировать его взгляды и конституцию.

— Не надо. Разница — непреодолима. Кто одинок и ни с кем не знается, не размножается. Зато сам — вселенная, срок которой и мера не постижимы совсем, как у точки. Не бренная, там, химера из сора, а неделимый дух — одиночка в оболочке из мух. Не нам, скоротечным, братцы, с вечным тягаться!

— Но если он в плесени такой, то кой-какой полезный ген отрежем на обмен людям, а продадим — и урон возместим, и чуму болезни победим. Старый будет молодым, тухлый — свежим, пухлый — худым, поджарый…

— Поджарый — прежним: ему — не дадим!

Протокол явил истории и пыл, и раскол аудитории!

Потом в нем — фраза и обрыв — конец рассказа:

«Призыв к любви от визави мертвец услышал и ползком по сукну осторожно пролез наперерез к окну мимо хранимых в нише тел и исчез — возможно, улетел».

Момент — не светел, фрагмент — рудимент легенд и фермент книги. Никто не заметил интриги, зато позже для морали и от скуки повторяли:

— Похоже, одна кандидатка науки украдкой обвязала останки веревкой, ловко, помалу, из-за окна смотала на санки и умчала. Им научный рефлекс — докучный дым, а секс со святыми мощами — на вымя пламя!

Факты — без такта, но выходило, что для кого-то работа с вечным — по силам, а для кого-то — человечья встреча с милым!

Привадить взгляды мужчины надо на пряди, кудри, наряды. Можно и осторожно припудрить морщины и плечи.

Для слуха интересней песни и речи в ухо.

Для кожи дороже ласки — от пляски до встряски.

Нюху аромат желанней, чем стихи — и старуху молодят крем и духи, а запах полей для азартных ноздрей жеманней импозантных, но затхлых кудрей.

Ну а кто на вкус сладок, как настой ягод в росе, на все сто — успех: и простой трус падок на тех.

Но какое искусство пленит мертвечину: мужчину без чувства, на вид изгоя, гранит на ощупь — святые и холостые мощи?

Расскажет и вековая хроника, что даже роковая любовь не будоражит кровь покойника.

И всё же, похоже, мастерицы окаянного распутства умело находят в природе бездыханного тела шестое чувство, какое не снится, как пять, живому: потакать безотказно половому соблазну.

Останки взыскуют, не чуя приманки!