Валерий Пудов - Приключения Трупа

Любя, запускала в себя из стакана и таракана, и мотыля, и настойчивого шмеля, и кольчатого шелкопряда, и цикаду-кобеля для припева, и весеннего жука, и червяка, и паука для плетения плевы, и махаона для вентиляции лона, а в прострации шало принимала на ура вдвоем с клопом комара-гнуса — для взаимного интимного покуса.

Но изныла и от мелкоты:

— Деревенщина! Им бы — в кусты, а не в женщину!

Приручила и две рыбы, но в голове мутило, пока, скребя без сачка и грузила, из себя ловила.

— Плавники, — заскулила, — шутники. А толку? От иголки — колко, а не сладко. У бабы не игла в цене! Дала бы вприсядку и волку. Да мне бы на потребу естеству теленка, жеребенка, медвежонка. Ну хотя бы дитя кабана. А живу — одна.

Наскучили шалунье дремучие игры, как обезьяне-плясунье тигры. Зверьё мелькнуло в неё светом в тумане, а столкнуло — пируэтом в болото, к нечистотам и дряни. И от живого зверинца потянуло к гостинцам другого рода и звания: к предметам без дыхания.

Ловко привернула для ровного любовного хода ножку стула, ложку, шишку, морковку, кочерыжку, сигару, стеклотару, дуло автомата, сопелку, стрелку реостата. Приторочила от скуки и прочие штуки. Теребила их, как родных, и твердила, как считалку:

— Было б мыло. И походило б на палку.

Но и от них получила не розы и грёзы аскезы, а занозы и порезы, и из-за колотого зачастила на смотрины под колоколом полога у мужчины-гинеколога.

Схватила штуки в руки и сложила за балку на свалку:

— Человечье, — рассудила, — калечит натуру духа — в ухо щебечут: «Потаскуха!» — а в итоге при встрече ноги на плечи и — за дело. Надоело! Нечеловечье увечит фактуру тела — не шутя и равнодушно, хотя и послушно. А в одиночку езду доведу до точки!

И объявила конец секса: ни мужиков, ни подруг, ни синяков, ни мыла. Остановка! Ни куличей, ни кекса — чем не голодовка?

И вдруг — мертвец, совсем ничей!

Обновка!

С Трупом маргаритка расцвела, как с мастером.

Словно скала, разрисованная фломастером.

Не приставал, как шакал. Потным животным крупом не приминал. Улиткой не вползал. Не кусал мухой. Не звал потаскухой. Не раздирал ничего ни шишкой, ни кочерыжкой. И ко всему, разглядела, околеванец — тихоня, соня, красавец!

Вела его холодный палец по своему телу свободно, куда хотела: вертела туда-сюда, от уха до пятки.

Играла в прятки — скрывала под одеялом недостатки:

— Прыщи, мертвуха, не ищи!

И не искал на коже ни прыщей, ни клещей, ни пятен — похоже, не нахал: осторожен, надежен, деликатен!

Ласкал не смело, но умело — сама, юла, радела.

Не робела — млела.

Была без ума, когда обняла: ото льда его тела вскипела — торжество без предела.

У океана звезде — везде ванна: и в волне, и на дне — вполне нирвана.

Но один предел цел был и гасил пыл.

Он в нее — не заходил.

Неприятно!

Не господин, не зверье, не махаон, не гадина — понятно. Ну ладно, отрадно, что щадил от бедствий: без ввода — ни ссадины, ни последствий, ни приплода. Но охота пуще заботы — сущая рвота без исхода.

Рыдала искренне. Терзала неистово трупное — изгрызала неуступное. Трепетала от накала и искала, как истину, пустяк: фистулу, стержень, стояк. Рыскала под одеялом, от вина и атак не свежим, как волна между скал по пути на стрежень.

А он — допускал. Не верещал: «Вон!» и «Отпусти!». Молчал — помогал найти.

Взвизгнула козой — брызнула слезой: капризная игрушка — под подушкой! От подручной овощной любви в одиночку в ночной сорочке — морковка. Завяла, в крови и слякоти — неловко! Но в морозилке, в корзинке, другая! Дрожащей рукой достала и, называя нежным, привязала веревкой к мякоти надлежащим стержнем.

И не стало предела. Встала, села, встала, села, встала, села. Потеряла пострела — пересела, Повертела — наверстала. Села, встала, села, встала, села, встала. Сто и сто и сто раз! Постонала и достала что хотела: нарастало, улетало, прилетало, зависало и — приспело. Экстаз!

Упала на Труп устало, словно душ ледяной принимала.

Запела неровно:

— Муж мой родной! Люб! Кровно!

Отпустила — загрустила:

— Как? Мой милый — ничей? Казенный? И отнять могут? Мрак! В дорогу!

И быстрей, быстрей — прикрыла кровать от зевак и — заспешила оформлять законный брак.

Клерки и юристы не облизали конфетку.

Нервно сказали разное:

— Нечисто.

— До первой проверки на просветку.

Лица вытирали от пота:

— Работа — грязная.

— Чтоб на вони жениться? Едва ли. В гроб, но не в койку. Даже в законе об этом — пусто.