Валерий Пудов - Приключения Трупа

— Не вы ли объясняли вначале судьям, что трупам среди людей лучше, чем среди трупов — людям? Забыли? А под уступом побеждали? А впереди идей бежали? А совсем из кучи земли в короли перекупов попали? А в богатые депутаты, в новаторы и диктаторы? Живьём о том и не помышляли! А сейчас? Пожелали прикрас? Ваша жизня — каша слизня. А на пьедестале вы — без труда правы и навсегда в славе, оправе и мемориале. Мечтали о вечности сполна? О бесконечности? Волна не из простых! Но она — не для живых!

Накал речей нарастал, и Труп сильней потрепал чуб, но — не отступал, а в ответ сказал:

— Нет!

— Я, — прокричал, — уже не тот идиот, что в дележе крал, а из вранья создавал капитал. Я не хочу умирать опять. Не по плечу мертвецкая кровать. А молодецкую стать — не раскручу. Посмертная слава — несметная отрава: мои заветы переправлены писаками, бои представлены драками, а портреты и статуи неизвестных с моим именем повсеместно захватывают власть, и страсть чужим бивнем попасть в анналы веков стала штурвалом для дураков. Надежды на вечные одежды — конечные. Память — что пажить: тропами затоптана, копнами прихлопнута. Моё учение — не глупо, но опасно: народ — сброд, старьё ежечасно берет своё, а приключения Трупа — ужасны. Но они обречены на успех. У всех на уме — одни мертвецы, а молодцы — в чуме войны и в тюрьме. Угрюмо думать о гнилых — мода, а поднимать рать живых — страдать без исхода. Свобода тупо размножать трупы — покров для группы дельцов. И урок — суров и не впрок. Живой мертвеца бьёт, не глядя, ухватом, а гнилой урод без конца орёт благим матом: «Поладим с братом!». Кому — смерть, а кому — круговерть? И почему? Вашему — в голову, нашему — здорово! Кого схоронили, того и подлечили: на могиле его оживили! Но не коровья лепёшка — прелестница, а от здоровья без оплошки не лечатся. В мире, где гной отутюжен везде, нужен один живой гражданин: и не в квартире, а в езде. И таким буду я: живым чудом бытия. Буду прыть разносить повсюду без коромысла и смысла. И водить — что дышло: туда поверну страну, куда бы из худа вышла!

Речь Трупа о думах и былом не сожгла дотла угрюмую группу за столом.

Зато жатву дала вволю — что поле под серпом:

— Клятва скупа — течь из пупа!

— От покойников мёрзлых — привет, а разбойника и в мёртвых нет!

— В трели воронья не верьте: от вранья — окно темно. Обманщик делит раньше смерти то перо, а то ребро. А добро — что нутро: своё — одно, ничьё — черно!

— Покойник — шулер: умер во вторник, а стали гроб тесать, сгрёб печали в одну кладь — да и ну плясать!

Обсудили доклад и заключили:

— Не простофиля, а гад! Поёт — ложь невпроворот, а убьёшь — оживёт!

Предупредили:

— Не замай рассказом!

И без приказа скосили урожай тазом по глазу.

И кайло — не помогло.

А схватили — скрутили и сразу осудили:

— Не дебил, а из ловчил: учил, что главное — оставить славную память. А получил, завопил, мертвяк, как живой: отбой! Но смерть — не игра, а твердь. Откат назад — никакой! Пора — на покой!

Разъяснили ему, не грубя, чистую истину:

— На дому тебя — забыли, а в тюрьму, под амнистию — ни к чему. И там, и там — жильё, а твоё продолжение написано на рыле — бесчисленно сутулиться в могиле. Ступай без следа, а куда, выбирай сам: на улицу, в сарай, в хлам, в толпу, на тропу забвения и суеты. Ты — мемориал, а оживал — не ты. Скорбя, даём совет: живьём тебя — нет. А прыткий — что ж: попадёшь под пытки. А не хошь — не трожь!

Так пригрозили немного — и без драк проводили на дорогу.

Проходили строго — в ногу.

Удалили — без признака усилий: как призрака, в силе не уверенного.

И отпустили — растерянного.

А потом — засеменили в дом, и за столом пили — за расстрелянного.

На том и дело с концом, и тело — с венцом.

Надоело всем — с тем мертвецом!

Он, конечно, вечный сон: возвращался к безучастным, мерещился прелестницам, мнился убийцам, казался массам.

Чудил у могил, ворошил настил, разрушал пьедестал, растаскивал статуи, в огрызки разносил обелиски, окисью белил оттиски и слабо корябал на стёртых в поте колоннадах стих:

«Живёте для мертвых, а надо — для живых!»

Но затих!

Стрелами из огня палил по небу — просил снова:

— Сделайте что-нибудь для меня живого!

Явил обмороки — на окрики ли, от потери ли сил.

Но в оборотня ни дня не верили: был постыл.

И не быдло, а настобрыдло!

Раздавленное им — восстанавливали, утраченное с ним — переиначивали.

А сообщали досадующие, что привидение на кладбищах шебутит — опровергали: «Убит».