Флора Шрайбер - Сивилла

— Тебе все равно придется к этому привыкать, — объясняла мать, вставлявшая эти инородные предметы в свою шестимесячную или шестилетнюю дочь. — Именно это мужчины будут делать с тобой, когда ты вырастешь. Они вставляют в тебя штуковины, которые делают больно, впихивают их внутрь и разрывают тебя, а ты не можешь их остановить. А когда им надоедает одна женщина, они берут другую. Так что мне все равно придется готовить тебя.

Хэтти готовила свою дочь столь эффективно, что девственная плева Сивиллы была уничтожена еще в младенчестве, а влагалище было постоянно повреждено. Более того, подготовка эта оказалась настолько действенной, что гинеколог, исследовавший Сивиллу, когда ей пошел третий десяток лет, заявил, что из-за внутренних травм она, видимо, никогда не сможет рожать.

Поначалу Сивилла отбивалась, хотя материнское «мне придется сделать это» заставляло ее думать, что делать такое и в самом деле необходимо. К тому же, хотя желание сопротивляться было в буквальном смысле слова выбито из нее в возрасте двух с половиной лет, Сивилла обвиняла в происходящем не палача, а его орудие: фонарик, полотенце, серебряную коробочку, крючок для застегивания башмаков.

— Сивилла, — сказал Уиллард Дорсетт как-то раз в субботу, когда семья собиралась в церковь, — я не понимаю, почему ты каждый раз так сильно кричишь, когда мы обуваем тебя.

Хэтти же Уиллард заметил:

— Мамочка, нам нужно будет купить ей новые башмачки.

Уиллард Дорсетт не знал, что это не белые башмачки заставляли Сивиллу кричать. Он не знал, что в доме Дорсеттов крючок для застегивания ботинок используется не по назначению. Скрытые от Уилларда, скрытые от всего мира за задернутыми шторами, эти садистские пытки оставались никому не известными.

Эти пытки, конечно, никак не были связаны с поступками Сивиллы. Когда Хэтти Дорсетт действительно хотела наказать за что-то дочь, для этого существовали иные средства. Например, Хэтти шлепала дочь и бросала ее наземь. Или же швыряла Сивиллу через всю комнату (причем однажды сделала это с такой яростью, что ребенок вывихнул плечо). Или могла нанести Сивилле удар по шее ребром ладони, и однажды удар оказался таким сильным, что повредил гортань Сивиллы.

Горячий утюг, поставленный на ладонь ребенка, вызвал серьезный ожог. Шпилька вворачивалась в пальцы Сивиллы. Дверца шкафа прихлопывала руку Сивиллы. Фиолетовый шарф затягивался вокруг шеи Сивиллы, пока та не начинала задыхаться. Тот же шарф затягивал ее запястья до тех пор, пока рука не синела и не начинала неметь. «С твоей кровью что-то не в порядке, — объявляла Хэтти. — Так она станет лучше».

Сивилла сидела, привязанная кухонными полотенцами к витой ножке пианино, пока ее мать играла Баха, Бетховена, Шопена. Привязывание это иногда совершалось без всякой преамбулы в виде каких-то других пыток. Но иногда Хэтти заполняла кишечник или мочевой пузырь ребенка холодной водой. Пользуясь педалью, Хэтти извлекала из инструмента максимально громкий звук. Вибрация в голове и реверберация в переполненном мочевом пузыре или кишечнике доставляли физические и эмоциональные страдания. Не в силах выдержать это, Сивилла почти всегда давала возможность появиться одному из других своих «я».

Лицо и особенно глаза Сивиллы завязывались полотенцем, и эта игра «в слепого» служила наказанием за то, что девочка осмелилась задать какой-то вопрос, на который мать отвечала: «Это ясно всякому, кроме слепого. А что такое быть слепым, я тебе покажу». Результатом стало то, что Сивилла боялась слепоты, а позже, когда у нее начали появляться расстройства зрения, она была этим страшно перепугана.

Бывало, Хэтти показывала Сивилле, что такое быть мертвым: засовывала девочку в сундук на чердаке и закрывала крышку или заталкивала в горло Сивиллы мокрую тряпку и вкладывала в ноздри вату — пока ребенок не терял сознания. Когда Хэтти пригрозила Сивилле, что сунет ее руки в мясорубку и перемелет ей пальцы, Сивилла опасалась, что это вполне реальная угроза. Ее мать грозила ей многим и позже реализовывала свои угрозы.

Случалось однако, что мишенью овладевавшего Хэтти безумия становилась не Сивилла, а фарфор, белье, пианино или книги. В такие моменты Хэтти Дорсетт, которая до того, как Сивилла начала ходить в школу, проводила с ней практически двадцать четыре часа в сутки, не осознавала присутствия ребенка. Полностью погруженная в себя и явно фиксировавшая свои фантазии на покойном отце, Хэтти часами сидела, поглаживая и нюхая стеганую домашнюю куртку, принадлежавшую ему когда-то. Остальное время она держала куртку запертой в каком-то ящике.