Флора Шрайбер - Сивилла

Взять, к примеру, ночные эскапады Хэтти. Иногда после ужина, когда сгущались сумерки, она звала Сивиллу, коротко сообщая: «Мы отправляемся на прогулку». Полная дурных предчувствий и страхов, потому что знала о предстоящем, Сивилла в возрасте трех, четырех и пяти лет беспрекословно выходила с матерью из дома и неторопливо шла с ней по городу.

Такая прогулка, начинавшаяся вполне невинно, неминуемо завершалась демоническим ритуалом. Высоко подняв голову, ступая гордо, как и положено дочери мэра Элдервилля и жене одного из самых богатых людей Уиллоу-Корнерса, Хэтти Андерсон-Дорсетт уходила с тротуара, с лужайки или с заднего двора в кусты. Наблюдая за ней, Сивилла сжималась от отвращения при виде того, как мать стягивает с себя штаны, раскорячивается и с ритуальной неспешностью и извращенным удовольствием производит акт дефекации на выбранную ею точку.

Выбор места, которое подвергалось осквернению, должен был льстить его владельцам. Дело в том, что эскапады Хэтти Дорсетт были частью ее великого плана унижения городской элиты за ее враждебность и презрение. В годы, когда эти эскапады происходили, — 1926-й, 1927-й и 1928-й — семейство Стикни, миссис Вейл и Уиллард Дорсетт соперничали в борьбе за звание самой богатой семьи города. Гаррисон Форд, редактор газеты, бескорыстным собственным корреспондентом которой являлась Хэтти, ограничивал ее действия. Поэтому Хэтти решила выражать свое презрение, испражняясь на «престижные» цели, которые угрожали ее чувству всемогущества. Превращая слова «срать я на вас хотела» в дело, она реагировала на ситуацию в психопатической манере, действуя под влиянием подсознательного, полагающего все выделения организма атрибутами власти.

Хэтти Дорсетт не выстраивала гипотез относительно того, что ее фекалии направлены в Стикни, миссис Вейл или в Гаррисона Форда, а если уж на то пошло, то и в Уилларда Дорсетта, поскольку подобным образом ей доводилось пачкать и фундамент его (то есть своего) дома. Хэтти умышленно испражнялась на имущество своих жертв в той самой точке, где ее презрение можно было вполне конкретно символизировать. Это было актом психотической жестокости, демонстрирующим желание подсознательного обрушить на конкретных лиц свой фекальный гнев.

Ни Стикни, ни миссис Вейл, ни Гаррисон Форд, ни Уиллард Дорсетт, ни кто другой в городе, казалось, не замечали происходящего. Когда Сивилла начинала умолять: «Мама, кто-нибудь тебя увидит!» — Хэтти раздраженно бросала: «Чепуха!» И по какой-то причине — возможно, из-за положения Дорсеттов в городке — «чепухой» это и осталось, поскольку город Уиллоу-Корнерс, очевидно, так и не сделал никаких попыток призвать к порядку миссис Уиллард Дорсетт.

Город, похоже, не подозревал и о невероятных представлениях, которые устраивала Хэтти Дорсетт по воскресеньям, когда бралась следить за группой маленьких девочек, родители которых отправлялись в церковь.

Внешне не было ничего более безобидного, добродетельного, выглядящего так по-матерински, чем забота об этих соседских детях, — и действительно, игры, в которые играла Хэтти с этими маленькими девочками, начинались вполне невинно.

— Мы будем играть в лошадок, — говорила она, вставая на четвереньки и приглашая их сделать то же самое. — Теперь нагибайтесь и бегите, как лошадки. — И Хэтти поощряла визжавших от восторга детишек к началу игры.

Когда девочки, изображавшие играющих лошадок, принимали указанные позы, Хэтти, занимавшая позицию на полу, раскрывала истинную цель «игры». Она вкладывала пальцы в их влагалища, покрикивая: «Но, вперед!» Наблюдавшая за этим Сивилла и остальные «я» реагировали на происходящее тем же интенсивным чувством стыда, который они испытывали при дефекационных вылазках.

Извращенность, являвшаяся чем-то большим, чем просто «странность», стала очевидна в тот день, когда Пегги Лу, заглянув в спальню родителей, увидела, что мать Сивиллы лежит голая в постели, а между ног у нее какой-то маленький мальчик. Мать Сивиллы бедрами подкидывала младенца вверх и вниз и потирала его своими ляжками. Этот полуторагодовалый мальчик был соседским ребенком, за которым Хэтти взялась ухаживать. Пегги Лу, нахмурив брови, задумчиво сказала доктору Уилбур во время сеанса психоанализа: «Мать Сивиллы поступала нехорошо». Потом, довольная тем, что Хэтти была не ее матерью, Пегги Лу беззвучно ускользнула из кабинета.

Сивилле было стыдно и тогда, когда она шла к реке через лес с матерью и тремя девочками-подростками, приятельницами матери. Все они — Хильда, Этель и Бернис — происходили из «низшего слоя», и Хэтти давала понять окружающим, что ее тесное общение с ними является чем-то вроде социальной помощи.