Флора Шрайбер - Сивилла

Помня о Мэри, Майке и Сиде, доктор надеялась, что ее оптимизм не слишком необоснован.

К марту 1964 года Майк и Сид все еще противились интеграции, но Мэри вышла из своего иглу. Во время одного из сеансов терапии она объявила:

— Вероисповедание не играет роли. Самое главное — жить жизнью доброго христианина и любить своих братьев во Христе.

Это была та самая философия, философия бабушки Дорсетт, которую Мэри демонстрировала ранее в ходе анализа и которая была временно подавлена, когда ее вероисповедание сумело поймать ее в ловушку.

С разрешением проблем Марсии и Мэри Сивилла почувствовала, что теперь она, впервые с момента переезда в Нью-Йорк, способна думать о полноценной работе.

— Ванесса считает, что у нас нет подходящей одежды для того, чтобы заново войти в этот мир, — сообщила Вики.

Доктор Уилбур отправилась с Сивиллой по магазинам и купила ей несколько предметов одежды. Подкрепленная этими покупками и уверенностью, которую возвратила ей Пегги, Сивилла, чувствуя, что ей нелегко вернуться к учительской профессии после десятилетнего перерыва, стала постоянным клиентом различных бюро по найму.

Проснувшись 8 августа в 4.45, Сивилла осознала, что у нее появилось очень определенное «ощущение Пегги». Она закрыла глаза и в течение нескольких секунд пыталась выяснить, чего же именно хочет Пегги. В сознании Сивиллы всплыли фиолетовые лодки с зелеными парусами. Когда-то на занятиях у профессора Клингера она писала нечто подобное, но комбинация фиолетового и зеленого никогда не вызывала у него энтузиазма. И тут Пегги сказала: «Смотри, на этом кораблике три розовых флага».

Сивилла встала с постели. Было пять утра — еще слишком рано, чтобы отправляться на поиски работы. Она решила дать Пегги цветные мелки и бумагу, чтобы та смогла изобразить фиолетово-зеленые лодки с розовыми флажками. Жутковатое сочетание цветов, подумала Сивилла, но почему бы не доставить удовольствие Пегги? К шести утра изображенные Пегги лодки летели под полными парусами. Пегги хотела назвать картину «Розовые флаги». Сивилла предпочла бы «Вперед под всеми парусами», но в конце концов она уступила Пегги.

Позже утром Сивилла обошла агентства, чувствуя себя спокойной и энергичной. Свое хорошее настроение она объяснила тем, что позволила Пегги порисовать. В этот день Сивилла получила работу в бюро регистрации нью-йоркского отеля «Готем».

Она проработала там неделю, и тогда Рамон Аллегро назначил ей свидание. Она согласилась. Ей с самого начала понравился Рамон — бухгалтер, который вел специальные счета в «Готеме» и вскоре должен был вернуться на родину, в Южную Америку.

Через день после их первого свидания доктор Уилбур уехала на медицинский конгресс в Цюрих, после которого она собиралась отдохнуть в Европе. Провожая доктора в аэропорт, Сивилла рассказывала о Рамоне.

— Он мне нравится, — призналась она с такой прямолинейной решимостью, которой доктор прежде никогда у нее не замечала, если речь шла о мужчинах. — Сегодня вечером он опять предложил мне встретиться.

— Он приударяет за вами, — с улыбкой сказала доктор.

— Ах вот как это называется! — удивилась Сивилла. — Я так давно не была ни на каких свиданиях, что забыла все связанное с ними.

Сивилла провожала взглядом круто набирающий высоту самолет до тех пор, пока он совсем не исчез из виду. Затем она отыскала скамейку в тени и уселась, чтобы полюбоваться открывающимся пейзажем. Она была спокойна и совсем не чувствовала одиночества, хотя рядом с ней не было доктора Уилбур. Мысли о Рамоне тоже усиливали ощущение благополучия. Может быть, это эйфория? До сих пор это слово отсутствовало в ее словаре.

Вечером, после того как Сивилла вернулась в квартиру и до того как позвонил Рамон, она продолжала ощущать присутствие доктора. Доктор Уилбур часто говорила, что так и должно быть, но раньше этого ощущения у Сивиллы не было. Однако на этот раз у нее и в самом деле появилось такое чувство. Она была очень довольна тем, что сумела рассказать доктору про Рамона. Сивилла понимала, что это чувство единства с доктором вне кабинета было важной, быть может, самой важной частью всей терапии. А теперь Рамон. Мысли о нем тоже успокаивали — мысли о мужчине, перед которым она не захлопнула дверь.

Рамон Аллегро возбудил в Сивилле чувства, до сих пор совершенно чуждые ей. Всегда опасавшаяся слишком часто видеться с одним и тем же человеком — мужчиной или женщиной — из страха, что этот друг может заметить ее провалы во времени или встретиться с кем-то из других «я», отвыкшая строить планы на будущее, поскольку завтрашний день мог и не принадлежать ей, Сивилла осмелилась постоянно встречаться с Рамоном в течение этих восьми недель.