Артур Голден - Мемуары гейши

Во всей окейе только у Грэнни был электронагреватель. Она пользовалась им каждую ночь практически круглый год. Исключение составляли только летние месяцы. Наступил сентябрь, и Грэнни опять начала включать свой обогреватель, хотя это вовсе не означало, что наступили холода. Мы же тоже меняем нашу одежду в соответствии с календарем, а не сообразуясь с реальной температурой на улице, так же и Грэнни использовала свой обогреватель. Ее чрезмерную привязанность к нему можно объяснить тем, что она так много ночей в своей жизни страдала от холода.

Каждое утро Грэнни, прежде чем убрать нагреватель, обматывала шнур вокруг него. Горячий металл прожег шнур, обнажил провода, и они оказались без изоляции. Полицейский сказал, что, прикоснувшись к нагревателю, Грэнни была либо парализована, либо сразу убита. Когда же она упала на пол, ее лицо, оказавшись на горячей поверхности, обгорело, что послужило причиной ужасного запаха. К счастью, я не видела ее после смерти. Из коридора виднелись только ее ноги, напоминавшие две тонкие ветки дерева, завернутые в шелк.

Неделю или две после смерти Грэнни мы были очень заняты. Тщательно чистили дом, потому что смерть — это самое нечистое событие, которое может случиться в жизни, зажигали свечи, готовили подношения, вешали фонари над входом, готовили чаи, убирали подносы, принесенные посетителями, и так до бесконечности. Напряжение было такое, что повариха даже заболела, и пришлось вызывать доктора. Накануне ночью она спала всего два часа, на следующий день ни разу не присела и за все это время выпила только чашку прозрачного бульона, и именно это послужило причиной ее недомогания. Мама заказывала в храме сутры в честь Грэнни и тратила на это огромные деньги, а ведь это происходило в период Великой Депрессии. Я думала, что это связано с ее особым отношением к Грэнни, но позже, когда весь Джион пришел в окейю отдать дань памяти Грэнни, а затем посетил погребальную церемонию в храме, стало понятно, что Мама хотела достойно представить окейю перед лицом всего города.

В течение нескольких дней через нашу окейю прошел весь Джион или по крайней мере так казалось. Мы всех поили чаем и угощали десертом. Мама и Анти принимали хозяек чайных домов и окей, служанок, знавших Грэнни, а также хозяев магазинов, парикмахеров, как правило мужчин, и десятки, и сотни гейш. Те, кто постарше, знали Грэнни, когда она сама работала гейшей, молодые могли и не слышать о Грэнни, но они приходили из уважения к Маме или же из-за своих отношений с Хацумомо.

В мои обязанности входило провожать посетителей к Маме и Анти в приемную. Кроме этого, я должна была запоминать, кому какие туфли принадлежат, потому что на время выносила туфли в комнату прислуги, чтобы они не захламляли коридор, а в нужный момент подавала их гостям, и не должна была ошибиться. Сначала у меня случались недоразумения. Я стеснялась смотреть в глаза посетителям, а лишь беглого взгляда оказывалось недостаточно, чтобы запомнить их, но вскоре я стала запоминать не человека, а кимоно на нем, и дело пошло на лад.

На второй или третий день дверь открылась — и в комнату вошло кимоно, поразившее меня своей красотой. Белое, потому что это соответствовало случаю, но с великолепным богатым орнаментом из зеленых и золотых нитей. Я представила, как бы поразились женщины Йоридо, увидев такую красоту. Посетительница вошла со служанкой. Очень немногие гейши могли позволить себе содержать служанок. Это дало мне основание считать ее хозяйкой чайного дома или окейи. Пока она стояла у крошечного святилища Синто у входа, я смогла разглядеть ее лицо совершенной овальной формы. Оно напомнило мне висевший в комнате Анти свиток с изображением куртизанки Хэйанского периода, тысячелетней давности. Она не была такой яркой, как Хацумомо, но с такими совершенными чертами, что я почувствовала себя ничтожной. И вдруг я поняла, кто она. Это была Мамеха, гейша, чье кимоно Хацумомо заставила меня испортить.

В происшествии с кимоно не было моей вины, но, показывая ей и служанке как пройти в приемную, я тем не менее, стыдясь лишний раз встречаться с ней взглядом, опустила голову, пряча лицо. Правда, теперь ее сопровождала другая служанка, а не та девушка, которую я видела у нее дома. И все же я вздохнула с облегчением, когда оставила их в приемной.

Через двадцать минут Мамеха и ее служанка собрались уходить, и я принесла им туфли и поставила на ступеньку у входа, по-прежнему не поднимая головы и продолжая нервничать. Служанка открыла дверь, но Мамеха замешкалась, не торопясь выходить. Волнуясь, я посмотрела на нее и заметила, что она приглядывается ко мне.