Кристин Валла - Мускат

Клара Йоргенсен встала утром с таким чувством, что забыла что-то важное. Буря продолжалась несколько дней напролет, дождь не переставал и ночью. От сумрака за окном в комнате было почти темно, словно вся печаль мироздания опустилась над домом. Она встала с постели и босиком спустилась с лестницы по скользким от дождя ступеням. Капли замочили ей лоб и губы, они спокойно скатывались по деревенеющим щекам и стекали за ворот ночной рубашки. Даже в груди побулькивало, как в глубокой трясине, в которой идет брожение, но пузырьки никак не могут вырваться на поверхность. Ощущение проснувшейся головы казалось непривычным, как будто для нее стало обычным делом расхаживать в сомнамбулическом состоянии. Она подняла руку и смахнула со лба водяную пыль, прежде чем вернуться в комнату и, закрыв за собой дверь, стянула рубашку. Раздетая, она подошла к кровати и подняла покоробившуюся открытку, завалившуюся под кровать. Письмо было написано корявым почерком моряка, который плавал в прибрежных водах и ждал ее возвращения. Она отряхнула открытку от пыли и прижала к лицу, чтобы ощутить давно забытый запах моря. Затем Клара Йоргенсен оделась и вышла под дождь с зонтиком и в сандалиях.

По пути ей попались несколько всклокоченных бродячих псов, похожих на мохнатые пледы, брошенные кем-то на улице. На верандах в креслах, качалках и гамаках сидели люди; укрытые от дождя, они глядели, как он льет, не давая им выйти из дома. На главной улице за прилавком стоял булочник, и запах ароматных маисовых лепешек, вырываясь из двери, тотчас же превращался во что-то промозглое и противное. Между скамеек на площади вода прорыла туннель в цветочных клумбах; никто не догадался выключить фонтан, и теперь он торчал посередине в виде переполнившейся ванны. На фоне этого серого пейзажа люди не поднимали друг на друга глаз. Те, кто решались выйти за порог, встретившись, проходили мимо, вздыхая под сенью недавно купленных зонтов и не обращая внимания ни на что, кроме луж и струек, стекающих с пальмовых листьев. Лишь те немногие, у кого были резиновые сапоги, отправились слушать мессу, ибо площадь перед собором превратилась в сплошное озеро, и никто не мог представить себе, чтобы Богу было угодно требовать от людей сидения в церкви с мокрыми ногами.

Шлепая по воде, Клара Йоргенсен двинулась вверх по склону к аэродрому. Перед входом в здание аэропорта, где обычно стояли свободные такси, она сложила зонтик и взглянула в сторону обезлюдевшей билетной стойки. Здесь царило полное запустение, в последние дни ни разу не прилетал и не вылетал ни один самолет. Тем не менее она миновала ряды глянцевых кресел, молча демонстрировавших пустые сиденья, и так громко хлюпала мокрыми сандалиями по полу, словно брела по болоту. В дальнем конце зала за стойкой виднелась единственная живая душа. Женщина в синей форме дежурила в одиночестве; авиакомпания, в которой она служила, была самой крупной в этой стране, там кое-чему научились у американцев и продолжали ходить на работу, невзирая на погоду. Увидев Клару Йоргенсен, она заулыбалась ей с таким облегчением, как будто до ее прихода женщине казалось, что на всем земном шаре не осталось больше ни единого человека. Клара Йоргенсен тоже чуточку улыбнулась в ответ, извлекая из мокрой сумки бумажник.

— Один билет, — сказала она коротко.

— Куда?

— На побережье.

— Когда вы хотите лететь?

— Как можно скорее.

— Обратный будете брать?

— Нет.

Служащая подняла голову и несколько секунд смотрела на нее, словно бы желая удостовериться, что девушка действительно не намерена возвращаться.

— Разумеется, я не могу гарантировать точное время отправления, — сказала служащая. — Это невозможно, если такая погода сохранится.

Клара Йоргенсен кивнула и спрятала билет и сдачу в сумочку. С челки на лбу стекала вода и капала ей на туфли.

— Здесь очень редко идет дождь, — сказала служащая извиняющимся тоном.

— Это так, — сказала Клара Йоргенсен. — Но уж как начнется, то никаких сил нет это вынести.

Она торопливо кивнула и направилась к выходу. Служащая поглядела вслед уходящей девушке с выражением любопытства и сочувствия. Несомненно, она туристка, и отчаяние в ее глазах объясняется тем, что ее угораздило очутиться тут как раз тогда, когда городок погрузился в облака густого тумана. Тогда понятно, что она не собирается сюда возвращаться, дождавшись, когда выглянет солнце.

Мир на секунду застыл в неподвижности, словно вселенная замерла, затаив дыхание. Перестали отправляться автобусы, конторы и магазины закрылись, булочник выключил духовку и скормил нераспроданные остатки уткам, приплывшим отовсюду в новое хлебное Эльдорадо. Таксисты поставили свои машины в гараж и подняли стекла. На заправочных станциях прикрыли колонки полиэтиленом и опустили решетки на окошечках касс. Во всех кафе пирожные исчезли в холодильниках, кофеварки опустели, а перевернутые на столах стулья растопырили кверху свои ножки. С улицы Калье дес Пинторес исчезли художники и смолкли голоса предлагающих эмпанады дам и продавцов газет — все разошлись по домам. Захлопнулись двери церквей, а банки отключили счетные машины и заперли деньги в сейфы. На улицах перестали лаять собаки и кошки никуда не шастали крадучись в ночной темноте. Казалось, весь город погрузился в сон, горы застыли в коме, а люди в гипнотическом трансе. Все засели по домам, день-деньской услаждая себя ромом и телесериалами, пока наконец не оборвался прием сигнала от телевизионных антенн в горах, так что людям осталось только пить ром и в энный раз пересказывать друг другу одни и те же истории.