Евгений Будинас - Давайте, девочки

Заставив себя настроиться, он снова позвонил в Калиниград.

Вообще-то он ждал, что она перезвонит ему сама. Именно ждал, так как уже понял, что из этой истории он не должен даже пытаться соскочить. Оставшись один, этот несмышленыш натворит глупостей…

– Скажи, ты могла бы срочно приехать? – спросил он.

– Ты что – чокнутый?! – радостно взвилась она. – Я же только об этом и мечтаю!.. А тебе когда нужно уезжать, ну, сколько мы пробудем в Вильнюсе? Это же так клево, я там никогда не была, только проездом! А теперь ты мне все расскажешь и покажешь, ты же там вырос…

Рыжюкас опешил. Значит, с «подзалетом» у нее все проскочило? Обычная ложная тревога?..

– Ты сумеешь сделать мне визу? У меня ведь только транзитная…

– А как ты себя чувствуешь? – спросил он осторожно.

– Нормально, хотя, конечно, чуть подташнивает, но ведь еще совсем крохотный срок, всего четыре недели…

Тут можно совсем свихнуться! Нет, надо как-то твердо и последовательно провести свою линию.

– Малёк, послушай… Тебе надо приехать, но не совсем на экскурсию, хотя город я тебе обязательно покажу… У меня тут приятель, Витька-Доктор, мы в школе вместе учились, а теперь он главврач, я с ним уже обо всем договорился… Это совсем не больно и займет ровно полдня… Но если ты хочешь, я и в Калининграде могу договориться, и ты все сделаешь на месте. Или давай выруливай в Минск, там тебя встретят…

– Ты везде и обо всем можешь договориться?.. – она замолчала.

За этим молчанием Рыжюкас почувствовал бурю. Он даже зажмурился, отстранив трубку и представив, что она сейчас ему выдаст… Но буря не разразилась. Видимо, взяв себя в руки, она тихо спросила:

– А если я согласна? Если я хочу от тебя ребенка?.. Правда.

«Она согласна». Это как в анекдоте со сватовством: князь Вяземский молод и состоятелен, невеста, хоть и стара, и бедна, и кривовата, но согласна. Полдела сделано: осталось уговорить только князя Вяземского…

Рыжюкас понял, что сейчас останавливать ее бессмысленно, тем более по телефону отнекиваться от своей причастности к ее подзалету. Проще как бы принять ее версию, а потом как-то постепенно вырулить…

– Видишь ли, собственно, дети не делаются так… То есть вообще-то они именно так и делаются…

Он вспомнил хохму про яблонутого Витюка и его папу, который в «процессе» не о том думал. И чуть не пересказал ее ей, даже начал. Но здесь не до шуток:

– Понимаешь, новый человек не должен появляться случайно… Сначала все-таки принимается решение… Люди должны хорошо знать друг друга и, как минимум, понимать, зачем им ребенок. – Он чуть не сказал совместный ребенок, но спохватился. – Тем более еще неизвестно, кто…

– Стоп, не говори!.. Прошу тебя, замолчи. Я знаю все, что ты хочешь сказать… И вообще не надо со мной так. Ты подумай, ладно? Ты просто хорошо подумай. Мне почему-то кажется, что ты меня не собираешься предавать…

Рыжюкас посматривал в окно и рисовал на полях рукописи человечков.

Ничего другого рисовать он не умел. Похоже, что и писать он больше не умеет. Во всяком случае, дальше эпической фразы: «Это было давно, даже трудно представить, как давно это было…» – за месяц он не продвинулся.

Он и всегда погружался в сочинительство с трудом: начиная новую работу, по нескольку дней, а то и недель настраивался, уговаривая себя, что у него еще не все позади, что он не законченная бездарь… Но так безрезультатно он не мучился ни разу. Он с удовольствием бросил бы эту затею, если бы не знал, что такое невозможно. Умные люди называют это проклятием начатого дела: не успокоишься, пока не завершишь.

А тут еще история с Мальком. Надо как-то рвануть, хотя бы начать что-то до ее приезда. Иначе – весь этот месяц псу под хвост. Отвлечешься, потом въезжать снова. И винить, кроме себя, некого…

Нужен был толчок. Чтобы начать танцевать, как любила говорить его мама, нужна печка… За спиной у него стояла кафельная печка, она была изумительно хороша, как, пожалуй, множество печек в этом городе, сложенных давно, когда хорошая кафельная печка считалась гордостью дома.

Глянцевый кафель тускнел, и легкая тень разбегалась по его гладкой поверхности, когда Ленка, прижавшись к теплой плитке щекой, громко дышала на него, сложив губы трубочкой. А потом, старательно прикусив кончик языка и наклонив голову, как первоклашка, водила пальцем по замутневшему глянцу: