Евгений Будинас - Давайте, девочки

Русинскас так и сделал. За вторую половину раунда он отутюжил Рыжука в эту полную силу так, что тот долго лежал на матах и даже не видел, как Ленка ушла.

Ленке, похоже, надоела, его болтовня; она терпеть не могла Олега Николаевича, который к ней всю дорогу клеился, а сегодня вообще сидел на скамеечке и пошло потаскивал ей ногу выше коленки.

Они шли узенькой улочкой, от фонарей над ней, тихо качаясь, падали на мокрый булыжник густые пирамиды света. Флаг над башней Гедиминаса был ярко освещен, казалось, его поддерживают в небе только лучи прожекторов. Сама башня растворилась в темноте и тумане… Ленка вышагивала, старательно ведя ребром ладони по поручню, запотевшему и холодному, как пивная бутылка из холодильника…

Эти длинные и гладкие трубы-поручни, полированные ладонями прохожих и ее ладонями, бесконечно тянулись тогда вдоль витрин магазинов – обувных, трикотажных, москательных, промтоварных, хозяйственных, парфюмерных…

Зимой она мокрой варежкой сдвигала, сталкивала с них липкий снег.

Весной обламывала намерзшие к вечеру ледышки…

Летом…

Летом они вместе не ходили. На лето Ленка с мамашей уезжала к Лысому. Лысый – это ее отчим. Отца она не знала, он умер до ее рождения – под Красноярском, куда его с семьей выселили еще до войны.

Отчима Ленка не любила, он похож на Олега Николаевича, только ростом пониже и живот у него мотался, как арбуз в авоське. Он немец, но родом из Литвы, недавно уехал в какой-то Брауншвейг, заделался там капиталистом, ремонтируя велосипеды. Но своей заграницей Ленка задавалась.

Ленка шла не оглядываясь, а Рыжук тащился сзади, сунув руки в карманы коверкотового пальто и стараясь не уронить свое достоинство, малость пришибленное дурацким спаррингом.

Рядом они никогда не ходили. Идти рядом – это значит выяснять отношения. А с выяснениями легко зайти как угодно далеко. Они и заходили далеко, после чего Ленка срывалась на крик. А если они заходили совсем далеко, на крик срывался он, и Ленка говорила ему, что он упрямый козел и обрывалась. Обежав два квартала, он поджидал ее в подворотне. А она специально заходила к подруге и торчала там еще два часа. И он два часа торчал в ее подворотне, пока она «торопилась», потом они еще выясняли отношения, пока не выходила ее мамаша и не заявляла, что хватит.

Но сегодня отношения они не выясняли, и уходить она не собиралась.

– Может быть, мы немножко ускоримся? – Стоило видеть, как она остановилась. – Или мы совсем выдохлись от наших спортивных подвигов? Ручку, может быть, нам подать?

Могла бы и подождать. Эта ее привычка заноситься, изображая независимость, могла кого угодно взбесить… И вообще ему надоела эта толкотня по магазинам: «Дома на ужин – ничего». Будто нельзя все закупить раньше, или ее мамаше противопоказано прошвырнуться в гастроном за сосисками?

Рыжук замедлил шаги и даже совсем остановился, чтобы невозмутимо закурить. Если она так торопится, пусть и жмет к своей ненаглядной маменьке. Спички от дождя шипели, как от злости, а сигарета сразу намокла, и крошки табака прилипли к мокрым губам.

Маленькая позвонила перед обедом. Рыжюкасу показалось, что на сей раз он даже обрадовался: оказывается, ее звонка он ждал, правда ближе к вечеру.

– Слушай, у тебя сейчас кто-нибудь есть? Ну кроме жены…

– А почему – «кроме»?

– С женой не считается… Вот в Вильнюсе, не можешь же ты все время быть один. Значит, у тебя там кто-то есть… Ой, подожди, – она перешла на сбивчивый шепот, – кажется, пришел этот… Он теперь приходит обедать домой каждый день… Я перезвоню…

Она перезвонила ровно через час.

– Ты не обиделся?

Вместо ответа Рыжюкас спросил:

– Ну и как поживает наш жених Дима?.. Я так и не понял, помирились вы с ним или не помирились?

– Ты что! С ним невозможно помириться! Он, как мама, хочет контролировать каждый мой шаг… И заставляет надевать лифчик, даже когда я выхожу за сметаной…

Его неприятно кольнуло.

– Подожди, подожди… Зачем ты мне это рассказываешь?

– Чтобы все честно. И чтобы ты не думал, что я тебе изменяю. Я никогда никому не изменяла… Просто сначала бывает один, потом другой… Ты даже не представляешь, какой я могу быть преданной.

– От слова «предавать», – зачем-то сказал он.

– Ты что, ревнуешь?! – По голосу чувствовалось, что она насторожилась. – Ты про Диму меня почему все время спрашиваешь, ты ревнивый?..

Рыжюкас засмеялся. Поревновал бы он как раз с удовольствием. Ревность – это как хороший веник в бане. Разгоняет кровь. Правда, с годами и здесь острота проходит. Ну чего бы ему сейчас и не поревновать к морскому офицеру Диме?