Евгений Будинас - Давайте, девочки

И тогда она окончательно разревелась.

Кто-то шумел, что собаку нельзя пускать в поезд, Ленка ревела и улыбалась одновременно. Все вокруг толкались, Рыжука сразу оттеснили в сторону, Ленку принялись успокаивать.

Потом поезд поехал. Очень просто: тронулся и покатил. Так всегда бывает: самое идиотское происходит просто…

Рыжук вскочил на подножку, проводница что-то завопила. Он не слышал и поцеловал Ленку в мокрые губы, совсем рядом увидев ее большие коричневые глаза…

– Карие.

Нет, коричневые. У нее были коричневые глаза. Два коричневых блюдца слез. И ужас на белом лице ее мамы. «Это чертовски вкусно – целовать заплаканных девчонок», – мелькнуло у него в голове…

Он спрыгнул с подножки и побежал вперед, обгоняя вагоны.

Проводница ругалась всеми словами, пытаясь закрыть дверь, но из-за ее плеча Ленка еще успела увидеть мальчишек, которые стояли на перевернутой скамейке привокзального сквера.

Они поменялись пиджаками. На Сюне пиджак висел, как пальто «на вырост», а у Витьки-Доктора руки по локоть торчали из рукавов. В петлице у каждого был цветок, а на голове… на сумасшедших их головах какие-то странные каски, похожие на синие ночные горшки.

Рыжий подлетел, на него тоже нахлобучили каску, все замерли, вытянулись, как на параде…

Пятеро пижонов, пять клоунов и придурков, пять кавалеров Ея Величества стояли, вытянувшись во фрунт, на перевернутой скамейке привокзального сквера – пять торжественных шутов, на головах которых синели закупленные в уцененке эмалированные ночные горшки, которые помогли им остаться самими собой даже в этот нелепо торжественный момент.

Они стояли на перевернутой лавке привокзального сквера за ржавыми прутьями забора, глядели вслед уходящим вагонам, фиолетовым и едким, как брызнувшие с кончика пера чернильные брызги…

Такими она их и увезла.

Фиолетовый поезд катил, наращивая скорость.

…На сей раз все было точно так же. «Если и иначе, – саркастически хмыкнул про себя Рыжюкас, – то лишь на самую малость».

Он подхватил под локоть Маленькую, помогая ей подняться в тамбур, затащил в него все тот же огромный чемодан и еще какие-то сумки с подарками для мамы…

– Доедешь – обязательно позвони, – сказал, не оборачиваясь, уже идя по перону к подземному переходу, ведущему на привокзальную площадь.

Сиреневый туман над нами проплывает.

Над тамбуром горит прощальная звезда.

Кондуктор не спешит, кондуктор понимает…

Он набрал ее номер через две недели:

– Ты… почему не звонишь?

– Я никогда не звоню сама. И не собираюсь к тебе набиваться. Потому что теперь все поняла. Я тебя уже не устраиваю…

– Да ни фига ты не поняла, – сказал он не очень уверенно.

Уверен он уже ни в чем не был. Хотя кое-что к разговору продумал.

– Малёк, – сказал он как можно спокойнее, стараясь интонацией проставить кавычки. – У всех вас однажды наступает очень опасный момент. Это когда вы вдруг все «абсолютно понимаете» и становитесь «умными». И это, как любишь говорить, полный звездец. Ваш «ум» вам мешает, потому что он – вопиющая глупость… Однажды доходит до того, что вы «понимаете» себе цену. И тогда вы уже ничего не в состоянии понять.

– А может быть, это просто гордость?

– Тем более, это ваша глупость. Вариантов тут не бывает.

– Ты мог бы не говорить обо мне, как о всех? Или ты убежден, что мы все одинаковые?

В этом Рыжюкас был всегда убежден.

– Так чего же ты все время ищешь?

– Дурная привычка.

Стендаль говорил, что вид смертного приговора не производит никакого впечатления на дикаря, не умеющего читать.

Так и Рыжюкас, оказавшись в камере изотопного сканирования, ничего не испытывал, кроме раздраженности: велели приехать к 8.30, но, сделав какой-то укол, попросили подождать аж до двенадцати… А могли, предупредить – он хоть бы почитать что-нибудь захватил.

Медики только плечами пожимали: тут люди места себе не находят, трясутся от страха, ожидая приговора судьбы, а этому – «почитать».

Драматургия тут проста.

Рыжюкас понятия не имел, куда шел. К медицине он всегда относился снисходительно, врачей обычно ни о чем не расспрашивал, хотя и выполнял их предписания беспрекословно.

Вот и сейчас: сказали провериться, назвали «процедура» – и ладно. А про то, что укол изотопный, что «процедура» должна показать, поражены ли у него метастазами кости и что если степень поражения окажется высокой, то его песенка спета – обо всем этом он и понятия не имел. И ушел раздосадованный: полдня угробил, чтобы услышать в конце: «У вас все в порядке. В костях скелета пока ничего нет»…