Татьяна де Ронэ - Дом, в котором меня любили

Александрина подобна таинственному кактусу маменьки Одетты, обманчиво нежная и страшно колючая.

Понемногу я научилась жить без вас. Пришлось. Так ведь поступают все вдовы, правда? Началось совсем другое существование. Я старалась быть мужественной. Думаю, что мне это удалось. Отцу Леваску, занятому реставрацией своей церкви под надзором одного из архитекторов префекта (месье Балтара, того самого, который возводит сегодня новый рынок, я вам уже говорила), уже не было времени гулять со мной в Люксембургском саду. Я сама должна была устраивать свою жизнь, правда, с помощью моих новых друзей. Александрина нашла для меня занятие. Она поручала мне вместе с Блезом доставлять заказчикам цветы. Мы с ним представляли прелестную пару. Когда мы шли, я — с цветами в руках, а он со своей тележкой, все с нами раскланивались, начиная с улицы Абей вплоть до улицы дю Фур.

Больше всего мы любили доставлять розы баронессе де Вресс. Александрина выбирала их с самого раннего утра. И на это у нее уходило довольно много времени. Требовались самые изысканные, самые красивые и ароматные. Роза «адель», белые розы «эме вибер», «аделаида орлеанская», словно в ливрее из слоновой кости, или прекрасная красная роза «Амадис». Их тщательно упаковывали в тонкую бумагу и в коробки, и после этого мы торопились их доставить.

Баронесса де Вресс проживала в великолепном особняке на углу улицы Таран и улицы Драгой. Селестен, слуга, отворял входную дверь. У него было серьезное лицо, неприятная волосатая бородавка у носа, он был чрезвычайно предан баронессе. Мы поднимались по большой каменной лестнице, что для меня было несколько затруднительно. Пока я осторожно ступала по старым каменным плитам, опасаясь поскользнуться, Блез возился со своей тележкой. Баронесса никогда не заставляла нас ждать. Погладив Блеза по голове, она совала ему мелочь, а потом отправляла обратно в лавку, а меня приглашала к себе. Я наблюдала, как она заботится о цветах. Никто, кроме нее, не имел права заниматься ее розами. Мы садились в большой светлой комнате, в берлоге, как она ее называла. Комната была восхитительно простой. Здесь не было пурпурной обивки, позолоты, зеркал, сияющих подсвечников. Бледно-пурпуровые стены, украшенные детскими рисунками. Ковры были белые и мягкие, а навесы были сделаны из набивной ткани Жуи. [9] Набивная ткань, которая производится с середины XVIII века на мануфактуре под Парижем, в местечке Жуи-ан-Жоза. Казалось, что вы в деревенском доме. Баронесса любила, чтобы ее розы стояли в высоких узких вазах, и ей требовалось не менее трех букетов. Иногда ее супруг, подвижный и надменный человек, проходил с занятым видом, не обращая никакого внимания на мое присутствие. Но в нем не было ничего неприятного.

Я могла сидеть там часами, наслаждаясь этой утонченно-женственной атмосферой. Может быть, вам интересно, о чем мы говорили? О ее детях, о милых девочках, которых я иногда видела в обществе гувернантки. О ее светской жизни, которая меня зачаровывала, о бале Мабиль, [10] Бал Мабиль (фр. bal Mabille). Вначале бал Мабиль предназначался для учеников танцевальной школы, открытой в 1831 году преподавателем танцев Мабилем. С 1844 года бал стал доступен широкой публике. Сыновья основателя создали волшебные сады под открытым небом, которые освещались 3000 газовых рожков, что было новшеством и позволяло проводить балы по вечерам. Бал Мабиль вошел в моду, и, несмотря на значительную входную плату, публика была очень разнородной. Именно там танцовщик Шикар (подлинное имя Левек) ввел танец канкан. Оркестром из 50 музыкантов дирижировал Оливье Метра. об опере, о театрах. И мы подолгу говорили о книгах, потому что, как и вы, она была усердной читательницей. Она залпом прочла «Мадам Бовари», к огорчению супруга, который не мог оторвать ее от романа. Я призналась, что начала читать недавно, что это новое пристрастие возникло у меня благодаря месье Замаретти, лавка которого была рядом с лавкой Александрины. Баронесса посоветовала мне Альфонса Доде и Виктора Гюго, и как околдованная я слушала ее рассказ об их книгах.

Как различна наша жизнь, думала я. Разве нет у нее всего, о чем только можно мечтать: красота, ум, образование, блестящий брак? И однако я угадывала в Луизе де Вресс почти осязаемую грусть. Она была гораздо моложе меня, моложе Виолетты и Александрины, но проявляла редкую зрелость ума для особы ее возраста. Восхищаясь ее хрупким силуэтом, я думала, какие тайны скрывались под внешним блеском этой женщины. И я поймала себя на желании открыться ей в надежде на ее признания. Но я понимала, что это невозможно.