Юрий Поляков - Гипсовый трубач

С этими словами Жарынин развернулся, и они помчались в объезд какими-то неведомыми улочками и переулками. Кокотов смотрел на незнакомые дома, скверы, магазины и с грустью думал о том, что прожил в Москве всю жизнь, но вот ведь совсем не знает ее, есть места, где он ни разу не был и уже, наверное, никогда не побывает. А ведь кто-то здесь живет, гуляет с собакой, ходит в булочную, спьяну не попадает ключом в замок… С женщиной так же! Можно прожить с ней годы и не узнать ее, не понять того, что другому откроется в первую же ночь…

В капище примчались раньше стариков. Здание суда было отстроено недавно, в новодержавном стиле. Казалось, сперва тут начали громоздить тюрьму, но потом передумали и приукрасили мрачную кубатуру порталами с завитушками. Стены еще радовали глаз свежей раскраской, однако в нескольких местах штукатурка уже отвалилась, открыв серый пористый бетон с бороздами от опалубки. Очевидно, строили таджики. Над центральной дверью, мощной, как вход в метро, в специальной нише торчала бронзовая Фемида с весами в руке.

— М-да, в России все на особинку! — вздохнул Жарынин.

— Что вы имеете в виду? — уточнил Кокотов.

— Посмотрите на богиню! Ничего странного не заметили?

— Нет, — покачал головой автор «Беса наготы», отметив, что скульптор изобразил богиню полногрудой, как Наталья Павловна.

— Эх вы! У нее же нет на глазах повязки.

— Да, в самом деле… — согласился писодей, удивляясь собственной ненаблюдательности.

— Ну где же это чертово старичьё! — воскликнул игровод, озираясь.

В скверике, разбитом перед судом, под сенью усыхающих крон нервно прохаживался длинноногий Морекопов, кривя узкое нервное лицо и издавая гулкие утробные звуки, пугавшие мамаш с колясками. В своем черном костюме и манишке с бабочкой он был похож на оперного певца, который за кулисами перед выходом на сцену, гримасничая, разминает губы и пробует голос. Увидав соавторов, законник, не вступая в разговор, лишь кивнул им, а потом величественным движением откинул упавшую на лоб седую прическу.

— Знаете, кого мне напоминают адвокаты?

— Кого?

Но ответить игровод не успел: на «Волге» приехали Меделянский и Огуревич. Они вышли из машины с явной неохотой и разминали затекшие ноги. Щеки директора были скорбно напружены, лоб сморщен. Отец Змеюрика полусонно хмурился, как человек, поднятый чуть свет с постели по пустячному делу.

— Где остальные? — строго спросил режиссер. — Почему опаздываете?

— Едут…

— А что случилось?

— Ласунская тюрбан выбирала…

— О господи!

Меделянский, увидев Морекопова, направился к нему, и они, сблизив головы, заговорили о чем-то секретном, скорее всего о трудных судьбах пресмыкающихся в мировой литературе.

— Ну что, выиграем? — спросил Жарынин директора. — Заглянули бы в свои торсионные поля для спокойствия!

— Ах, вы все глумитесь! — покраснел от обиды Аркадий Петрович.

Из-за поворота появился желтый пазик с трафаретом «Осторожно, дети!» на лобовом стекле. Гармошчатые двери открылись, и на землю ступила ражая супруга Огуревича — Зинаида Афанасьевна, одетая в деловой дамский наряд, кроем и цветом напоминающий френч. Покрикивая, бранясь и считая по головам, она помогала старикам спускаться с высокой подножки. Первой, отказавшись от поданной руки, выпорхнула одетая в матроску Злата Воскобойникова. Следом за ней допотопным козликом сиганул Ящик. Потом бывшая милиционерша приняла одного за другим поэта Бездынько с «Избранным» под мышкой, кобзаря Пасюкевича с бандурой, вдову внебрачного сына Блока с лаковым ридикюлем, Болтянского в роскошном шейном платке цвета морской волны, акына Агогоева в полосатом халате, подпоясанном красным кушаком, звезду Малого театра Саблезубову во французистом берете времен Кокто, заслуженного цыгана Чавелова-Жемчужного в лиловой переливающейся тройке, композитора Глухоняна, конферансье Трунова с дюжиной лауреатских значков на пиджаке, архитектора Пустохина, народную певицу Надежду Горлову в расшитой паневе, кинобогатыря Иголкина с суковатым былинным посохом, живописца Чернова-Квадратова и его вечного супостата виолончелиста Бренча. Следом за ветеранами, гогоча, выскочили юные Огуревичи.

— Где повязки? — строго спросил Жарынин.

— Какие еще повязки? — кокетливо удивилась Корнелия.

— Зачем повязки? — сделал большие глаза Прохор, но, заметив гневную оторопь режиссера, успокоил его, хлопнув себя по карману. — Здесь. Не волнуйтесь!