Юрий Поляков - Гипсовый трубач

Писодея охватил знакомый каждому сочинителю озноб творческого всемогущества, когда слова становятся податливыми и отзывчивыми, как влюбленные женщины. В порыве шкодливого восторга он кинулся в спальню, присел на краешек постели и, просунув руку под одеяло, проникновенно потревожил спящую одноклассницу. Она в ответ сжала мускулистые ноги и пробормотала сквозь сон:

— Нет. Ни за что!

Андрей Львович вернулся на кухню, к ноутбуку, хлебнул «Зеленой обезьяны» и продолжил:

Прошел год.

В космическом пространстве сквозь млечную дымку летит круглая и зеленая, как арбуз, Земля. Она несется нам навстречу. Все ближе, ближе…

Андрей Львович остановился и хотел поначалу стереть сравнение с арбузом. Но потом решил оставить. Из принципа. Из брутального озорства, которого прежде за собой не замечал. В последние дни, переполненные мукой творчества, террором игровода, борьбой с Ибрагимбыковым и дамским разноплотьем, с ним что-то произошло: он окреп духом, осмелел телом и заматерел сердцем. С суровой ухмылкой автор «Беса наготы» вернулся к синопсису:

…Уже можно различить Европу, похожую на тонконогую овечку, пьющую воду из Гибралтарского пролива…

Писодей с удовольствием представил себе недовольную физиономию режиссера, возмущенные складки на загорелой лысине, крики о том, что ему нужен синопсис, а не метафорическая диарея! И продолжил:

…Все заметнее большие города, изрезанные радиальными и кольцевыми трещинами улиц. Мадрид, Париж, Берлин, Варшава, Минск… Но нам нужна Москва, и только она — вся в лучах расходящихся магистралей, в дыму заводов, в чаду автомобильных пробок. А в Москве нам нужен проспект Мира. Вот он, вырвавшись из узкого русла Сретенки, ширится и течет к окраине мимо Рижского вокзала, мимо ВДНХ… Но вернемся к Садовому кольцу, отыщем неприметный прямоугольник, стиснутый домами. Нам туда — в «Аптекарский огород», к пестролистым купам, окружившим старинный пруд…

Кокотов откинулся в кресле, гордясь собой: талантлив, талантлив на всю жизнь! Но тут же его мысли отнесло к Наталье Павловне. Надо обязательно повести ее в «Аптекарский огород». Они постоят у водоема, любуясь оранжевыми тенями вуалехвостов (странный все-таки был сон, очень странный!), поцелуются в изумрудном тоннеле перголы, а потом посмеются над чудными именами растений… Весенница зимняя, лилия слегка волосистая, зеленчук желтый, медуница неясная… Медуница неясная. Как подходит к Обояровой! Ему стало совестно перед Валюшкиной, ведь «Аптекарский огород» принадлежал ей, и вести туда Наталью Павловну — то же самое, что уложить новую женщину в постель, еще теплую от прежней любви. Эх, Нинка, Нинка, весенница ты моя зимняя!

Вздохнув, Кокотов продолжил работу:

…И вот перед нами пруд с темной кофейной водой, с желтыми кувшинками, с неровными берегами, поросшими осокой, крапивой и рогозом. На берегу, у самой воды — странная старая ива. Ее ствол похож на туловище огромного ископаемого ящера, вытянувшего длинную шею высоко вверх. Но что это? Откуда-то из-под ствола вьется легкий дымок. Неужели кто-то посмел бросить окурок в заповедном месте? А может, прохожий в берете с петушиным пером обронил дымящуюся вересковую трубку? Проверим — раздвинем траву, присмотримся! Не может быть! У самой земли к коре, подобно ласточкину гнезду, прилепилась крошечная хижина, сложенная из щепок и веточек, обмазанных глиной. Крышу ей заменяют брошенные внахлест клочки полиэтиленового пакета, а вместо печной трубы торчит обломок пластмассового мундштука. Он-то и дымит. В хижине есть дверь, сделанная из спичек, скрепленных проволокой. Откроем и заглянем внутрь…

«А может, мне вообще сказки писать?» — подумал Кокотов, не отрываясь от творчества.

…Там, в глубине хижины, виднеется очаг, сложенный из мелкой гальки. Горит огонь, и кипит вода в котле — винтовой пробке от маленькой коньячной бутылки. За столом, сделанным из спичечного коробка, сидит крошечный Кирилл, бородатый, как Монте-Кристо. Орудуя осиным жалом вместо шила, он чинит ботинки, сшитые из обрывка плащевки. Рядом с ним Юлия, обернутая с японским изяществом в шелковый лоскут. Она мерно качает люльку — кедровую скорлупку, подвешенную на тонких жилках к верхним балкам, — и поет:

В скорлупке спит крошечный, точно комариная личинка, младенец, укутанный в белый лепесток. Рядом с Юлей, положив брудастую морду на лапы, дремлет серый дог. Тот самый, исчезнувший! Внезапно пес открывает красные глаза, вскидывается и гулко лает. Дверь хижины медленно отворяется. Юля пугается и закрывает собой младенца. На пороге возникает страшно обросший человек с посохом. Одет он в невероятные лохмотья, похожие на маскировочный халат снайпера.