Белва Плейн - Бессмертник

Подняла глаза: молодой священник в длинной черной сутане, вместо пояса — металлическая цепь. Никогда прежде она не видела священника так близко. Дома, в местечке, они, завидев священника, переходили на другую сторону улицы.

— Я не католичка, — сказала она. — Просто там дождь…

— Это не важно. Сидите, сколько хотите. Но быть может, вы хотите поговорить?

Живой человек, с хорошим добрым лицом. И она никогда больше его не увидит.

— Да, у меня горе. Я хотела бы умереть.

— У каждого в жизни бывает такой день. — Священник присел на переднюю скамью.

С чего же начать?

— Муж мне верит, — прошептала она. До чего ж глупое начало. — Он говорит, что может доверять на всем свете только мне одной. — Священник молча ждал продолжения. — Он говорит, что знает: я никогда ему не солгу. Никогда…

— А вы солгали?

— Хуже. Намного хуже. — Она отвернулась, не смея взглянуть на священника. Нет, на статуи и картины тоже нельзя. Лучше на пол и на свои руки на коленях. — Но как же, как я вам-то скажу? Вы подумаете, что я… Вы не захотите слушать… Вы такого не слышали…

— Я слышал все.

Нет, такого — никогда. Я не могу произнести это вслух. Не могу. Но и в себе носить не могу. Не выдержу больше.

— Это связано с ребенком, которого вы ждете? Верно?

Она не ответила.

— Ребенок не от мужа?

— Да, — прошептала она. — Господи, лучше бы я умерла!

— Вы не вправе произносить такие слова. Только Богу известно, что лучше, Он решает сам.

— Но я не заслужила, мне нельзя жить!

— Жизнь заслужил всяк живущий. И ребенок ваш, еще не рожденный, тоже.

— Если б я могла искупить вину! Понести наказание…

— Вы что же, думаете, что останетесь безнаказанны? Вам предстоит искупать вину каждый день, до конца жизни.

Орган, было смолкший, заиграл вновь. Тихая музыка курилась туманной дымкой.

— Я искала в себе мужество сказать Джозефу правду. Но нет, я не могу.

— Зачем говорить ему правду?

— Чтобы быть честной. Чтобы очиститься.

— Какой ценой? Лишив его покоя?

— Вы думаете?

— А вы сами задумайтесь, хоть на миг.

Но думать нет сил. Все как в тумане, а ясно проступает только одно — лицо сына. Он сидит на кухне, на полу, и ест яблоко.

— Быть может, вы любите того, другого человека?

— Нет. Я люблю мужа. — Как легко это сказалось. И это правда. Правда, хотя… Все, все: покой, самая жизнь, уважение к себе, а главное, Мори, сокровище мое, Мори — на одной чаше весов, а на другой — краткое, ни с чем не сравнимое блаженство.

— Так, значит, мне с этим жить?! Всю жизнь?

— Живут же слепые. Живут калеки. Люди рождены, чтобы жить. — Священник вздохнул. — Люди очень мужественны. Диву даешься, откуда они порой черпают силы.

— Мое мужество и силы кончились.

Голос священника ровный, бесстрастный: ни упрека в нем, ни сочувствия.

— Вы обретете их снова. И возблагодарите Бога за то, что Он помог вам.

— Хорошо бы…

— Черные дни скоро минут.

— Хорошо бы…

Может, он прав? Ведь он видит столько судеб. Наверно, и такое с кем-нибудь прежде случалось.

Ее собеседник встал:

— Вам легче?

— Чуть-чуть, — честно ответила она. Бремя действительно стало чуть полегче, словно она переложила часть на плечи священника.

— Вы сможете теперь пойти домой?

— Наверно, смогу. Попробую. Спасибо вам, — прошептала она.

Он поднял руку к ее губам. И полы черной сутаны заколыхались, обметая проход.

Роды были тяжелые. Мори забрала соседка; Руфь пришла помочь врачу.

— Странно, что на этот раз так долго, — заметила она. — Обычно вторые роды быстрее и легче первых.

Джозеф внимательно разглядывал крошечное существо, лежавшее на кровати возле Анны.

— Бедная девочка. Измучилась не меньше матери.

Анна испуганно приподнялась:

— Что такое? Что с ней?

— Успокойся, все хорошо. Доктор Арндт сказал: прекрасная девочка. Я только добавлю: худышка и оттого на вид слабенькая!

Да, она некрасива. Вот Мори сразу родился красивым. А у девочки реденькие черные волосенки и обезьянье личико. И глядит встревоженно. Господи, что за ерунда, о чем я?

— И как это вы имени до сих пор не придумали! — возмущенно сказала Руфь.

— Я решил, пускай Анна сама выбирает, — отозвался Джозеф. — Мори назвали в честь моего отца, теперь, значит, ее очередь.

— Мою маму звали Аделя, — сказала Анна.

— Ты ведь не назовешь ее Аделей, слишком старомодно. Значит, надо, чтоб имя просто начиналось на «а», — заключила Руфь.

До чего же я устала… Какая, в конце концов, разница, как назвать ребенка…