Белва Плейн - Бессмертник

— Спи, голубок мой, спи, ясноглазый, крылышки тихо сложи…

Возле дома, на скамейке, с утра до вечера сидели мамаши с колясками: все заметят, все обсудят и непременно дадут совет.

— Пора тебе другого рожать, — говорили они Анне. — А то этого вконец испортишь. И тебе, и ему пользы мало.

Ну, разумеется, она хотела еще детей. И уж конечно Джозеф мечтал о большой семье. Но ничего не получалось. А впрочем… К чему торопиться? Эти годы с Мори, несколько сотен дней из долгой жизни, были так безмятежны, так чудесны — хотелось, чтоб они длились и длились. Джозеф уходил на работу до свету, возвращался затемно, и они целый день проводили вдвоем, Анна и Мори.

Ох, Мори, любимый мой, чудесный мальчик!

Землю еще окутывала ночная тьма, свет фонаря еще пробивался из-за шторы в окно спальни. Скоро пять. Сейчас, через минуточку Анна встанет, надо сделать Джозефу завтрак. До чего же тяжело выбираться из постели зимним утром… Ага, вода уже не льется, скоро он выйдет из ванной. Развесит мокрые полотенца, протрет ванну — чтоб нигде ни капельки, ни пятнышка — и выйдет.

Его одежда готова с вечера, сложена на стуле. Все в жизни он делает методично и тщательно. Ведет список деловых звонков и встреч, без задержек оплачивает счета, точно знает, кто и сколько ему должен. Ни единой минуты не теряет зря, никогда не опаздывает, все всегда делает в срок.

Джозеф вышел из ванной и, остановившись перед зеркалом, принялся расчесывать волосы на аккуратнейший прямой пробор — волосок к волоску. Чистый, выстиранный Анной рабочий комбинезон лежит вместе с шапочкой в бумажном пакете около двери. На работу он всегда ходит в костюме, даром что маляр. Нет, простого труда он не стыдится, наоборот — гордится своим мастерством и сноровкой. Но безусловно, считает этот этап в жизни промежуточным, временным. Сам себе Джозеф представляется человеком, который ходит на службу в белой рубашке с галстуком.

Анне всегда казалось, что Джозеф ясен и прост. Да так оно и было, она понимала его с первой встречи. Но в последнее время он ее беспокоит. Уж очень стал молчалив. Да, разумеется, болтливостью муж и прежде не отличался. Но теперь — прямо слова не вытянешь. Иногда он засыпает после ужина, сидя за столом, и Анне приходится будить его, чтобы разделся и лег в постель. Впрочем, чему ж тут удивляться, он ведь целый день на ногах…

Само по себе молчание было для нее даже благом: когда, как не вечером, почитаешь в тишине и покое? Но в молчании мужа ей чуялась скрытая причина. Она-то и беспокоила Анну.

За завтраком он сказал:

— Я прочитал ночью письмо от твоих братьев. Проснулся в час, а потом что-то не спалось…

— Хорошо, что они часто пишут.

После окончания войны от братьев стали поступать добрые вести. Дан вышел из четырех лет сражений без единой царапины. Эли отделался перебитой рукой — шрапнель попала. Локоть теперь не сгибается, но зато ее брат награжден медалью за отвагу и изрядно продвинулся на фирме, перепрыгнув, после гибели трех своих начальников, сразу через три ступени служебной лестницы.

— Как ни дико это звучит, война — если не погибнешь — может принести человеку большую пользу, — сказала Анна.

— Да уж… — Джозеф горестно вздохнул. — Солли-то как процветает!

И впрямь, кто бы мог подумать, что Солли вдруг пойдет в гору? Его хозяин сколотил капиталец на производстве штанов для армии, расширил дело и перевел Солли в филиал — сначала помощником мастера, а потом и мастером.

Левинсоны переехали в отличную — куда лучшую, чем у Джозефа с Анной, — квартиру на углу Бродвея и Девяносто восьмой улицы. Целых пять комнат!

— Я за них очень рада, — искренне сказала Анна. — Столько детей, их так тяжело растить. Хорошо, что им улыбнулась удача. Руфь шепнула мне по секрету, что Солли, на пару с кем-то, собирается открыть свое дело. Ему в конце концов удалось накопить тысячу-другую.

— Проклятая штука — удача!

— Ты что, завидуешь Солли?

— А ты как думала?! Он достойный человек — ты знаешь, я всегда его любил и ценил, — но, видит Бог, он не семи пядей во лбу! Самый обыкновенный трудяга — и на тебе! Обскакал меня, обскакал вчистую! Что, я не вправе завидовать?

— Джозеф, мы прекрасно живем, — сказала Анна, но попытка утешить разъярила его еще больше.

— Прекрасно?! — Он хлопнул рукой по столу. — Мне двадцать восемь лет! Не успеешь оглянуться — тридцать! А я ничего не достиг! Я ноль, понимаешь, ноль! И живу в трущобе.

— Это не трущоба! Здесь живут приличные, уважаемые люди.