Белва Плейн: Бессмертник

Порой она слышит обрывки родительских разговоров; разговаривают они каждый вечер, вполголоса или шепотом; обрывки складываются постепенно во что-то понятное. Родители говорят об Америке. Анна уже видела карту и знает: если ехать много дней по земле, где они живут — она называется Европой, — то в конце концов упрешься в океан. Океан — это много воды. Океан еще шире той земли, которую ты проехал. По нему надо плыть на корабле много дней. От воображаемого путешествия замирает сердце.

У многих местечковых родственники уехали в Америку. В Нью-Йорке живет мамина троюродная сестра, Руфь, ее увезли туда еще до рождения Анны. Почта приносит письма, похожие на сказки: в Америке все люди равны, и это очень хорошо, потому что никто не делит народ на бедных и богатых. Там настоящая справедливость, ты ничем не лучше и не хуже другого. А еще в Америке можно стать очень-очень богатым, носить золотые браслеты и есть на золоте и серебре.

Папа с мамой давно уже ведут разговор об отъезде, но их всегда что-то останавливает. Сначала у бабушки случился удар. В Америку ее, обезножевшую, лежачую, не впустили бы, а уехать и оставить ее одну было нельзя. Потом бабушка умерла, но родились близнецы, Эли и Дан. А следом за ними Рахиль. А после Циля. И папе теперь надо накопить побольше денег. Так что придется еще год-другой подождать.

Анна понимает: они не уедут никогда. Просто родителям надо перед сном поговорить об Америке — как о проржавевшей кастрюле, о соседях, деньгах и детях. По привычке. Да, они останутся здесь навсегда. И когда-нибудь, еще очень нескоро, Анна вырастет, станет невестой, как Красотка Лея — та, что живет сразу за мостом и помогает своему отцу ходить за курами. Анна тоже будет невестой, а потом ее, в белой фате, под расшитым покрывалом, поведут в синагогу, и кругом будут петь скрипки. А после она станет матерью и будет лежать на кровати, как мама, с новорожденным младенцем. Но жизнь останется прежней, и папа с мамой будут всегда — не постаревшие, а такие, как сейчас.

И дом их тоже вечен, их надежный, уютный дом. И Рахиль будет так же шевелиться рядом во сне. И старый пес звякнет цепью, вылезая из конуры. И ветер заколышет занавеску, и летние ночи будут пахнуть сеном и сосновыми иглами, и будут цвести у калитки мамины желтые розы. Ночные птицы… Кваканье лягушек… Я существую, я живу здесь, я засыпаю…

Когда Анна рассказывала или просто вспоминала историю Красотки Леи, речь ее — и слова, и ритм — сразу делалась, как у двенадцатилетней девочки, которой она и была в ту страшную пору.

«Мама послала меня на ферму, за яйцами. Мы с Красоткой Леей стояли у крыльца и пересчитывали яйца. Потом я попросилась зайти в хлев, теленочка посмотреть новорожденного. В хлеву я и была, когда они появились, трое, верхом на пахотных лошадях, ворвались во двор чуть не галопом.

Красотка Лея, видно, решила, что они тоже за яйцами, — улыбкой их встретила. Они спрыгнули с лошадей, один схватил ее за плечи. Они смеялись, но были злые… То есть я не поняла, какие они были, но Красотка Лея вскрикнула, и я поскорее залезла по лестнице на чердак и спряталась.

Они затащили ее в хлев, заперли дверь. Ох, как же она кричала! Они были пьяные, ругались по-польски, а глаза — точно щелочки на плоских лицах. Они задрали ей юбку — так, что лицо закрылось. Ой, сейчас они ее раздавят, раздавят! Нельзя смотреть, я знала, что нельзя смотреть, но не смотреть тоже не могла.

Как бык с коровой, ну — точно. Мы тогда шли с мамой и увидели, и мама сказала: „Не смотри“, а я спросила: „Почему?“, и она ответила: „Ты слишком мала, не поймешь. И испугаешься“.

Но бык с коровой меня нисколько не напугали. Они занимались каким-то простым, обычным делом. А тут — тут было ужасно. Сначала Лея извивалась и брыкалась, потом ее крики из-под юбки превратились в плач, она умоляла оставить ее, скулила, попискивала, точно щенок или котенок. Двое держали ей руки, а третий лег на нее сверху. Потом они менялись, пока все трое на ней не побывали. Под конец она уже не шевелилась и не плакала. Я подумала: „Боже, они ее убили!“

Они ушли, дверь оставили нараспашку. Во дворе кудахтали куры. На Красотку Лею упал свет снаружи. Она так и лежала, с юбкой на лице, голые ноги раскинуты, и меж них липкая кровь. Я еще долго просидела на чердаке, потом спустилась. Дотронуться до Леи я боялась, но все же заставила себя подойти и опустить ей юбку. Она дышала, но была без сознания. Подбородок у нее был разодран, черные косы разметались и спутались. Я подумала: когда она придет в себя, она захочет умереть.