Вадим Левенталь - Маша Регина

Четыре серии «Большой Якиманки» показали через полгода в ночном эфире, но еще раньше они разошлись по сети, и фразами из них перекидывались друг с другом тысячи молодых людей по всей стране: ну что тебе пожелать? самых дорогих машин, самых красивых мужчин! (девочка, игравшая секретаршу Эльвиру с разноцветными ногтями, вообще была хороша, но эта сцена удалась ей особенно), гуляли по набережной, видели яхту Абрамовича, сфотографировались или с собакой целуется, поди ты, с людьми-то противно!

Третий, мучивший Машу своим безразличным любопытством, был с ней и на съемочной площадке на Мосфильмовской, и в кабинете ориентирующегося на зрителя молодого человека с часами, — он вообще теперь почти не покидал ее. Только тогда, когда она брала под мышку лэп-топ и спускалась на Новый Арбат, чтобы, забившись в угол пластикового кафе, выдавить из себя несколько строк своего сценария, — не каждый раз, но иногда, — ей удавалось заставить его исчезнуть — впрочем, вместе с ним исчезала и сама Маша, и ее тело, а оставалось только неясное жужжание фраз, из которого кто-то-вместо-Маши пытался за хвост выхватить самую нажористую.

Сценарий «Любви к трем козлам» — фильма, который в конечном счете решено было назвать «Save», потому что при чем тут Гоцци с Прокофьевым, — Маша написала за три с половиной месяца, перевела на немецкий еще за две недели, но, отправив файл в Берлин, на этом не остановилась. Дело было даже не столько в тайной уверенности, что сценарий примут (Маша видела все его недостатки, и все же он был неплох), сколько в том, что без еженощного самоистязания бессонницей она уже не могла — и, заливаясь кофе, она чиркала лист за листом, прорисовывая сцены будущей картины.

В Берлин Маша улетала с огромной папкой рисунков. Мальчик-журналист поглядывал на прислоненную к стене папку и наконец не выдержал: вы рисуете? — Да, — не задумываясь ответила Маша, — это, по правде говоря, мой основной заработок — на полотнах старых мастеров я рисую всякую белиберду и переправляю через границу.

Диктофон был уже выключен, мальчик вызвался проводить Машу до зеленого коридора: строй янычар зеленых, — пробормотал он (блеск начитанности пропал втуне — Маша не узнала цитаты) и, прощаясь, все не мог уйти. Ну давай, у меня есть еще минут десять. Мальчик поправил рюкзак на плече. Вы… ты совсем туда валишь, да? Маша рассмеялась. Вечный вопрос русской интеллигенции валить или не валить ей уже однажды приходилось обсуждать — с А. А., когда она ехала сдавать экзамены в HFF. От А. А. она тогда впервые услышала ритуальные мантры про закат Европы и про константин-леонтьевское вторичное упрощение, впрочем, в исполнении А. А. появлялся дополнительный обертон: на самом деле в этом ведь есть красота, за которую так ратуют они все (А. А. махал рукой в сторону их всех) — нужно увидеть красоту этого жеста: Архимед, который не говорит noli tangere, а подводит вооруженных варваров к своим кругам, чтобы прочесть последнюю в своей жизни лекцию, — круто, круто… Тогда Маша сделала вид, что поняла, но поняла только потом: А. А. таким образом смеялся над ней. Вспомнив тот разговор, Маша смеялась теперь сама, рискуя обидеть мальчика, но не стала ничего говорить ему про Архимеда, а сказала просто: совсем можно только сдохнуть, чувак , — и, подхватив папку, двинулась под зеленую табличку. Интервью, которое Маша прокрутила потом на культурном сайте , так и называлось: «Совсем можно только сдохнуть».

Прилетев в Берлин так же, как когда-то в Кёльн, в рождественское столпотворение, Маша испытала тот самый когнитивный диссонанс, о котором знать не знали ее герои из «Большой Якиманки», — с той разницей, что они не могли позволить себе «порше», а ей пришлось считать монетки и отказываться от глинтвейна на Гендарменмаркет. Она нашла русского юриста, показала ему договор, который полгода назад не глядя подписала, и тот обругал ее дурой. В белом, как кабинет стоматолога, офисе в полупустом здании с окнами на s-Bahn юрист ходил, сложив ладони треугольником, и прикидывал, как решать вопрос. Маша прислушивалась к звукам здания — говорила в трубах вода, стонали двери, спорили друг с другом каблуки, — и еще прежде, чем юрист разбил пополам свой треугольник, будто выпуская на воздух какого-то джинна, Маша поняла, что она вообще не хочет решать вопросы, а просто хочет денег. Белый, как кабинет стоматолога, офис явно не был тем местом, где их можно было достать.