Андрей Битов - Преподаватель симметрии

– Я вам верю,- сказал Гумми.

– Вы научились летать в монастыре? - снова вглубь догадался Давин. Это резкое возвращение вспять возымело неожиданное действие: казалось, Гумми что-то вспомнил - так он разглядывал округлившимся и остановившимся взором перед собой нечто, чего перед ним на самом деле не было.

– Да... Учитель... Он пил воду... Я должен был постигать пустое...Снова слова, только что поразительно находившие друг друга, слиплись, как леденцы в кармане.- Выпил воду, посадил в угол... Немножко бил палкой...В глазах Гумми что-то прорвалось и выскочило наружу.- Он меня спросил: "Где в этой чашке выпитая мною вода?" Я сказал, что в нем. Тогда он меня очень бил. Потом поставил пустую чашку передо мной и сказал: думай о том, что в ней... И ушел, заперев дверь. Я был там три дня и думал. - Хм...- сказал доктор Давин. Лицо Гумми прояснилось:

– Вы мне подсказали, и я вспомнил. Так и было. Я смотрел в чашку три дня.

– Это по меньшей мере странно,- вздохнул Давин.

– Я вам сейчас попробую объяснить. Кажется, тогда мне и удалось в первый раз... Я окоченел. Потом вдруг согрелся, и все стало цветным. Я оказался в том же, однако, помещении. Мне стало очень любопытно, страшно и весело. Именно весело, но я не смеялся. Озираюсь, и оцепенение во мне греется и звенит, как цикада. Все-то и не то. Вдруг вижу: чашка в другом углу стоит. Я даже не поверил. Наверное, не заметил, что отошел от нее в другой угол. Вернулся к ней - нельзя было ослушаться учителя. Стал около нее на колени. И опять чувствую, что-то не то. Единственное узенькое окошко было прямо надо мною, в углу, где меня оставил учитель, а теперь, когда я перешел, оно опять оказалось надо мною, точно такое же. Я оглянулся на тот угол, из которого только что перебрался к чашке, и закричал - так мне стало страшно: там по-прежнему, в той же позе, стоял я на коленях. Понемногу я оправился и рискнул снова взглянуть на него. Он был в точности я, и мой испуг удивительно быстро таял - я все больше смотрел на него во все глаза и чувствовал, как он просыпается. Не знаю, как я понял, что он знает о моем существовании и дает мне привыкнуть к себе. Он старательно не смотрел в мою сторону. Я помню, что он не смотрел нарочно. Не знаю, как он дал мне это понять. Наконец он ко мне обернулся, посмотрел на меня насмешливо и подмигнул. И это вдруг оказался не он, а я, когда, подмигнув, поднялся с колен и какой-то миг постоял над бывшим, опустевшим мною. Затем я как-то длинно изогнулся вбок и оторвался от пола и так недолго парил над тем, оставшимся в углу, собою, робко и все с меньшим, казалось, интересом следившим за мною. Он мне стал скучен, как будто я понял, что с ним все правильно, все в порядке. И, повисев над ним секунду, изогнувшись, я легко взмыл к потолку, и всего меня охватила такая радость! Я знал, что мне все распахнуто, и заточение в тяжелом и твердом мире для меня окончено. Наспех опробовав свои возможности, покружив, переворачиваясь, по комнате и, как-то мгновенно, поняв все приемы и обучившись им, я взмыл в окошко. Помню, оно было пыльным.

"Типичный наркотический бред,-думал доктор.- Неужели он и впрямь был в Азии?.."

– А дальше? - спросил Давин с детским нетерпением, уже не удивляясь способностям Гумми к изложению.- Вы прекрасно рассказываете, понятно очень... Дальше?..

– ...Я увидел сверху монастырь и горы, я порхал, как бессмысленная бабочка, и вдруг обнаружил, что отлетел очень далеко, подо мной было море, и я стал падать. В этот момент в келью ворвался учитель и с криком: "Кто тебе это позволил? Как ты посмел!" - стал бить того, в углу, палкой по голове. Тот не шевелился, как глиняный. А учитель все бил и бил, приговаривая: "Не смей этого делать! Это грех! Ты будешь наказан!" Будто он не наказывал, а всего лишь бил. Проскользнув незаметно в окошко, я встал в свой угол перед пустой чашкой и смиренно не смотрел в их сторону. Мне, однако, показалось, что один или другой раз он бросал взгляд в мою сторону. И бил "того" все неистовей. Мне его не было почему-то жалко. Тут учитель вдруг бросил "того", повернулся ко мне и, рассмотрев меня теперь в упор, сказал: "Пришел в себя? Вольно? Боль пуста". И вышел.

Гумми опять замолк. Он был далеко. - А Луна? - нетерпеливо воскликнул Давин. Щеки Гумми вздрогнули, будто он спрыгнул с большой высоты, и он сморщился. Опомнившись, продолжил, но уже как-то устало, и слова все более вяло сходили с его языка.

– Я очнулся на полу... Весь избитый... Чашка стояла с водою. Я выпил воды...- И он замолчал. - Про Луну...- сказал Давин жестоко. - Я улетел на нее. - Когда? - После этого. - После того, как выпили воды? - Да.