Жильбер Сесброн - Елисейские поля

— Что, парень, это все, что у тебя осталось? — спросил официант, показывая на пилотку пальцем с грязным ногтем. Тот не знал, что ответить. — Даже воспоминаний не успел нажить, — добавил он беззлобно.

«Наверно, он был на той, великой войне», — решил солдат, и эта мысль была ему неприятна. Он молча расплатился, вышел, сунул пилотку в карман и сел в еще пустой автобус, в котором, однако, стоял запах пота.

В течение многих месяцев ему приходилось ездить только в крытых брезентом грузовиках, набитых молчаливыми солдатами, и он был удивлен, когда в автобус стали садиться одна за другой беззубые старухи, бледные монахини. Почему-то он испытывал облегчение от того, что не встретил никого из своей деревушки. Больше всего он боялся увидеть знакомое лицо, а ведь час назад, в поезде, он вспоминал о них с радостью. «Неужели не сядет ни один мой ровесник?» — думал он с удивлением и досадой на окружающих и, не в силах разобраться в своих чувствах, был одновременно и огорчен, и взбешен. Он видел деревья, дома, все места своего детства, но это его не утешало. Этот неизменный, равнодушный пейзаж… Он вдруг вынул пилотку и надел ее.

Выйдя из автобуса у покосившегося столбика, на котором он раньше любил посидеть и поболтать ногами, отдыхая на пути в школу, он протянул шоферу два франка за проезд.

— Военнослужащим — бесплатно.

— Я уже не служу! — крикнул он, сунув монеты ему в ладонь.

Он соскочил на землю и даже не оглянулся: ему казалось, что за стеклами двадцать лиц повернуты к нему, двадцать пар глаз смотрят на него, а ему не хотелось встречаться с ними взглядом.

На тех же деревьях такие же листья, а канава на пути к ферме Теруана источала привычное зловоние.

Старый Теруан подвязывал лозы на своем винограднике, он заметил парня, но головы не поднял. Когда тот поравнялся с ним, он спросил:

— Ну что, парень, закончилось все?

— Да, к счастью!

— Думаешь, к счастью?

Старик притворился, Будто никак не справится с непослушной лозой, молчание его не тяготило.

— В деревне все по-старому? — спросил солдат.

— И да, и нет.

— Ну так как же, все нормально?

— Никто не умер, если тебя это интересует. Парень немного помедлил. Он ненавидел сейчас старика, который упорно не смотрел на него.

— Ну, всего доброго!

Он ушел широкими шагами, ему хотелось плакать, а еще больше — свернуть кому-нибудь шею, вот только кому? В деревне остались одни женщины и старики.

Он увидел, что навстречу ему идет мамаша Шеню, она тащила на веревке козу, которая была хоть и сильнее ее, но куда менее упрямой. Старуха стала такой скрюченной, что не могла оторвать взгляда от земли. «Хоть она меня не увидит», — подумал он и бросился в заросли слева от дороги, чтобы отсидеться там, пока старуха не пройдет мимо. Поступок этот, да и сама мысль были под стать провинившемуся школьнику, и он снова разозлился на себя.

Мамаша Шеню надолго задержалась возле виноградаря. «Обо мне говорят», — подумал парень, и лицо его запылало, но уже не от гнева. Он вдруг вспомнил, что у старухи два сына погибли на войне. «На большой войне, естественно». Он ловко влез на дерево, добрался до толстых веток и осмотрел оттуда деревню. Он поискал взглядом и нашел справа свой домишко с закрытыми ставнями, похожий на большой закрытый глаз, тогда как другие дома глядели прямо на него. Он без труда узнал всех черных муравьев на улице и в окнах. Вот старая госпожа Беррио выходит из церкви, вот отец Деталль, прихрамывая, бредет по дороге к своей кузнице, а братья Вильрон, шагая в ногу, возвращаются из сада. Ему даже показалось, что он видит отсюда, издалека, на пиджаке мэра ленточку военного ордена в палец шириной. И каждый раз, узнавая кого-то, сидящий на дереве мальчик с пальчик испытывал детскую радость, оттого что он видит людей, а они его нет. Посреди деревни, высокий и прямой, возвышался памятник павшим солдатам.

— Мертвые, — вслух подумал парень, — они все мертвые. — Он пытался убедить себя, что именно в этом причина его неприязни к ним и страха перед ними. Покинув свой наблюдательный пост, он пошел той же дорогой, но на этот раз прочь от деревни.

Проходя мимо Теруана, он не замедлил шага, но старик сам его остановил.

— Слушай, парень, — сказал он не так спокойно, — ты никак уезжать собрался?

— Вот именно.

— Как? Ты нас покидаешь?

— Я решил работать в городе, если вы об этом.

— Но ведь здесь все по-старому!

— И да, и нет.

Он повторил слова старика, вновь обретая человеческое достоинство, маленькое достоинство выжившего. Проходя мимо покосившегося столбика, который был для него как бы последней границей, он бросил в него свою пилотку побежденного солдата.