Николай Плахотный - Вид с больничной койки

То был политический карнавал сатанинского пошиба, в сущности подлый суррогат, замешенный на низменных человеческих страстях и уводящий разъяренных пролетариев в сторону от беснующихся и ликующих от пресыщения буржуев. Во всей этой хитрой мешанине наш мужик быстро разобрался… Что касается секса, все необходимое (и даже больше того) получал Саша от своей любимой женки.

Не доехав до развилки на Печатники, авто снова застряло в пробке, похоже надолго. Заботливые гаишники творили государственный беспредел. На большом отрезке перекрыли трассу, чтобы дать проезд какому-то московскому тузу с мигалкою на крыше престижной иномарки.

— Не могу понять, чем продиктована такая необходимость? — молвил швейцарский подданный.

В свой наивный вопрос вложил он столько экспрессии, что рыжие брови вылезли высоко на лоб. Отчего Карпофф стал похож на клоуна из цирка Барабаса — незабвенного Пьеро.

Шумилова смутно догадывалась о сути вопроса, но не нашлось нужных слов. На выручку пришел знаток московских проблем, водила «Золотого такси». Не оборачиваясь, усталым голосом роняя слова, изрек то, что ведомо не только бойцам армии Лимонова, но и чуть ли не всем поголовно столичным школярам.

— Терактов, понимашь, боятся. Вот и мчатся по трассе без заминок. На скорости двести и более.

Марина Петровна согласно кивнула: дескать, это и ежу понятно. Потом, привалившись бочком к барону, закрыла глаза.

Последнее время больно часто что-то возникали на внутреннем экране души «москвички» виды и картинки в цветном изображении из прошлой жизни. Даже теперь, в дорожной сутолоке, гусли-мысли унесли столичную даму в захолустье, в далекую Лебяжью слободу, в родное гнездовье.

По местным понятиям, семья их считалась вполне благополучной, малость кондовая, со старообрядческим душком.

Детей в доме было пятеро, в том числе двое парней. Марина была меньшей, всеми любимая, но способная на выходки. За какую-то провинность однажды егозе досталось на орехи. А было ей в ту пору лет восемь… Папайя явился домой с работы сам не свой, а тут еще и домашний непорядок. Не говоря ни слова, достал из шифоньера свой лучший галстук, но не успел замахнуться. Словно орлица, мать явилась из-за тучи, крыльями прикрыла дщерь: подняла с пола, прижала к груди. И все же замах галстука не пропал даром, угодил в нужное место. Марина повисла на материных руках. Потеряла сознание не от боли, конечно, от обиды. То был единственный случай, когда мать возвысила голос на отца. Не оправдываясь, ушел он в другую половину дома, будто побитый щенок. А вечером подошел к кровати и попросил у малявки прощения.

Помер папаня рано, не дожив трех лет до шестидесяти. До последней минуты находился в твердой памяти. Успел сделать необходимые для дома, для семьи разумные распоряжения. Десятитысячный вклад на сберкнижке завещал слабому полу: жене и дочерям. Марине (как младшей) досталась самая большая доля.

Не обошлось и без причуд бывшего наводчика 57-миллиметрового орудия. Приказано было: хоронить без речей, но… под ружейный салют близких друзей из местного общества охотников и рыболовов. Вторым пунктом в том «приказе» значилось: из пригоршни боевых наград оставить ему одну медальку, — «За победу над фашистской Германией», положив оную под изголовье вместе с чекушкой «Московской». Все в точности было исполнено.

Осталась мать молодой вдовой. О повторном замужестве не заикалась, хотя женихи прилабунивались. Но тщетно. Осталась Таисья Егоровна честной вдовой, несла крест свой безропотно. С головой ушла в домашние заботы и хлопоты о детях. Сама, без посторонней помощи жила без надрыва, без причитаний: тихо-мирно. Правда, со старшим братом случилась, как говорят в слободе, чудная незадача. Коля работал боцманом, плавал на сухогрузе. В каком-то заморском порту в команде, по пьянке возникла драчка, к ней оказался причастен и Шумилов. После отсидки Николай согласился служить в тюремной системе, о чем в их доме говорили шепотом.

Марина же росла как белая ромашка на солнечной поляне. Крещена была во младенчестве, на третий месяц после рождения. Но факт сей не афишировался, держался в тайне.

От матушки не то что брани, слова громкого не слышала: ни в детстве, ни в девичестве. Тем более в зрелые годы не докучала доче любимой ни упреками, ни наставлениями. Науку жизни и страсти нежной получала от подружек, из книг, из кинофильмов. Воображаемые герои экрана и книжных страниц были ее наставниками, путеводителями.