Array Белобров-Попов - Русские дети (сборник)

В его неслучившемся возрасте одноклассник толкнул меня на переменке. Я стукнулся об угол музыкального проигрывателя, и на пол упал передний зуб. Вернувшись домой из больницы, задвинувшись в ванной на шпингалетик, я посмотрел в зеркало и отвернулся. А потом долго ещё смотрел и думал, как теперь жить. Прошёл день, второй, я привык к дразнилкам, интересу и даже зависти приятелей и немного взгрустнул, когда доктор заполнил пустоту искусственным резцом, не отличить. Время покрыло тот случай туманом, одно помню отчётливо: когда я увидел в зеркале, что зуба нет, сразу понял — смерть. И ничего, живу с тех пор мёртвым, здоровье не беспокоит. Спустя годы тот одноклассник сынка своего, Марка Аврелия, мне подсунул под присмотр, с чего и началось нынешнее моё занятие.

Завтра новая неделя. С Еремеем пойдём к пруду кидать в воду камешки. Его матушка опять сунет мне благодарность — запечённое куриное тело в фольге. И чувственно спросит, не надо ли чего ещё.

С Лукой остановились на двадцать первой странице. Он уже научился выводить свои буквы, мамины и мои. Его отец опять загулял, мать станет плакаться, выслушаю.

Марк Аврелий, Матфей, Ферапонт с Евдокией…

Тёзка императора на прогулке вооружается палкой и колотит что есть мочи по молодым, недавно высаженным в парке деревцам, будто они враги ему, которых следует сломать, лишить лиственного покрова и ветвей.

С Матфеем играем в цвета, ищем в окружающих предметах жёлтый, потом красный, потом белый.

Евдокия картавит, рычим по словарю. Заставить её трудно, приходится идти на уступки, позволять делать то, что не позволяют дома, — сжигать кукольный домик. Каждый раз Дуся является с новым кукольным домиком и каждый раз, в обмен на упражнения по исправлению речи, набивает домик бумагой и спичками и запаливает в ванной. Малышке нравится вдыхать вонючий дым и смотреть, как из окошек и дверцы вырывается пламя, как пластмассовая крыша вздувается и оседает, превращая всё строение в пузырящийся блинчик.

У брата поджигательницы, Ферапонта, иная страсть — анатомия. Пока мы с Дусей читаем подряд слова, начинающиеся на «Р», он внимательно изучает медицинскую энциклопедию, а потом потрошит сестринских пупсов. С её разрешения и под моим присмотром, разумеется. Ножи у меня хорошо наточены.

Ферапонт уснёт первым, а Евдокия расскажет мне сказку про деда и его дочь Жучку, которая родила славненького сынишку. Вырубимся оба, я на стуле, она в кроватке, когда Жучка поведёт сынишку в цирк.

Родители близнецов часто в разъездах, а бабушку больше интересует крепость напитков в стакане, чем судьба исчезающих после визитов ко мне домиков и пупсов.

В моём роду я последний, а детей у меня, выходит, целое стадо. Мне никогда не фотографироваться с кульком младенца на руках, моя ручища и его ручонка, все эти чёрно-белые нежности мне недоступны, но питомцы мои обзаведутся своими и поволокут меня к каждому очередному крёстным. Те подрастут, и всё это будет меня тормошить, поздравлять с датами, верещать поблизости. Непременно найдутся какие-нибудь особенно ласковые и внимательные претенденты на состояние моё, две комнаты и пепелище, не пропадать же. Впрочем, ничего дурного в этом нет. Надо будет ближе к делу ответственно распорядиться, заверить нотариально. С согласия жены. У нас всё совместное. Мне только зуб вставной принадлежит. Левая двойка, что вместо выбитой одноклассником вставили. Всё меняется, только она крепка и блестит эмалью, идентичной натуральной, как в первый день. Завещаю кому-нибудь небрезгливому.

После близнецов Агриппина, потом Патрикей… и кто её надоумил так сына назвать. Да и остальные тоже, что ни имя — или Евангелие, или летопись…

Выбитый зуб я долго хранил в коробке, потом потерял…

Перевернусь на другой бок, ногу отлежал, подростковая белая кроватка коротковата…

Кто там после Патрикея…

Лукьянов лежал на раскладушке под старой яблоней и дремал. Надо бы полоть, поливать, вскапывать: дачный участок, доставшийся от родителей, хоть и крохотный, но требует ухода. Однако Лукьянов слишком устал за неделю. Вот подремлет на свежем воздухе, а потом можно что-нибудь и сделать.

И он уже почти заснул, когда что-то услышал. Шаги, шорох.

Открыл глаза и увидел мальчика лет десяти. Вернее, пацана.

Если бы его спросили, в чём разница, он затруднился бы ответить. Встречаешь на улице человека детского возраста, ничего не знаешь о нём, просто заглянешь мимоходом в глаза, охватишь впечатлением походку и повадку и подумаешь: мальчик. А другой, вроде точно такой же, но чувствуется в нём нечто особенное, почему-то сразу же мысленно говоришь себе о нём: нет, это не просто мальчик, это пацан, причём пацан реальный и конкретный.