Array Белобров-Попов - Русские дети (сборник)

Душно.

С утра об этом говорят, только и слышу. Как об угрозе, чуть ли не военной. Да о давленне . Один другому, словно жалуясь:

Дохнуть, мол, нечем… как в котле.

Сам я не чувствую, не понимаю. Вдохнул да выдохнул. По мне — нормально.

— Какие, — говорит мама, — твои годы.

— Какие, — говорю, — есть, все мои.

Ну а вообще — давно уже не маленький.

— Да нет, конечно, уже взрослый.

Это не я сказал, а мама.

Так же как старости не понимаю. Вижу, что есть; к себе не применить.

А что парит, и я согласен. Тут разногласий быть не может.

Сосны волнуются на Камне. Не от земного труса, а от марева. Папка сказал бы: мельтесят. Мама бы так сказала: зыбнут. Видишь их, сосны, нечётко — как через мутное, с разводами стекло. Древний посудный шкаф стоит у нас на кухне с незапамятных времён — вот в нём такое. Плёнка, бывает, расплывётся от мазута на воде — похоже. Сложно за ним тарелки разузнать и отличить стакан от кружки — преображаются. В детстве прильнёшь, бывало, и любуешься. Словно мультфильм, и будто ты его снимаешь; и режиссёр сразу, и зритель. Точно такой же гробом называют у Чеславлевых. Или — бухфетом. Но стёкла в том, в чеславлевском, чудней ещё, чем в нашем; кино смешнее. А так они — как близнецы. Кастор и Поллукс. Можно решить, что делал их один и тот же мастер и что жил он, этот умелец, скорей всего, в Ялани. Откуда б кто такой привёз?.. На чём?.. Железной ветки нет у нас, не дотянули, и от морских путей далековато… Не по Кеми же — из берегов бы её выплеснуло… Его, бухфет , и краном с места не сорвёшь, и не столкнёшь его бульдозером — такой он.

«Горе. Обо всём свете, — про наш кухонный шкаф говорит мама. — Можно коня в нём содержать».

«Посудник, баба, как посудник, — отвечает ей на это папка. — Без причины придирашься… Зато уж долго не развалится, другой не надо покупать».

«Ну, это правда».

Заподозришь:

Да уж… не папка ли тот славный мастер? Вряд ли. Преданье нас не обошло бы стороной. Не умолчала бы история. Он, папка, сделал коромысло — его вдвоём надо таскать. Мама — не в силах. «На дрова изрубить, — говорит она. — Только что. После беды не оберёшься». Папка рассердится, конечно: старался — делал. Одно у него для своего детища слово: коромыселко. Приятно слышать. Пусть уж останется — на память. Может, в музей потом возьмут. Потомки будут удивляться: какими предки были, мол, богатырями.

Папка наш шкаф, быть может, и поднимет. В Ялани мало кто его сильнее.

Клюв у вороны околоточной, овершившей собой электрический столб перед нашим домом, раззявлен. Настежь. Как будто вставлена в него распорка — ему сомкнуться не даёт. Перья — нахохлилась — взъерошены. Взгляд бестолковый и бессмысленный. Сколько сидит, не каркнула ни разу. Ни на кота, ни на собаку. Ни на меня. Редко такое с ней случается. Как заболела. Не полиняла только — чёрная. Как мурин. Так бы сказал Иван Захарович Чеславлев. И на меня бы посмотрел — сличая… Уже не скажет, не посмотрит. Умер.

Но я не чёрный. Смуглый. Разница. Побыл на солнце день и подкоптился — за минуту. Зимой бледнею — отхожу .

«У нас-то не было таких, — с сочувствием глядя на меня, говорит папка. — Точно. В ихних, скорей что, в Русаковых. Она, и мать твоя, не бела. Но не така же… Как нерусский. Черты-то русские, но вот по коже… на русака никак не тянешь». Шутит: «Цыгане потеряли». Цыгане ехали и потеряли, дескать, а мы нашли и подобрали, — ему поддакивает мама. Смеются оба.

Ну а мне-то… Знаю, что русский, не цыган. Вы тут хоть что мне говорите.

Ещё он называл меня Амелькой-Вором. В честь Емельяна Пугачёва. Не папка. Дедушка Иван. Когда «осердитса на чё-нибудь и распояшет, выстар, свой поганый язычишко». А не на что-нибудь, так на кого. Сердился часто. «Ни на чём. Ветер чуть дунул, он уж в гневе; муха жужнёт — он уж и вышел из себя. Так рази ж можна?.. Потерпи-ка». — Марфа Измайловна о нём так говорила. И привирал он, дедушка Иван, что довелось ему однажды в детстве таво видеть. Якобы. «Чириз Ялань с полком проследовал в Рассею. Из Забайкалья. Ага. Леший носил туда зачем-то. Когда с сарицей был в сердцах. С Якатериной. Шёл на яё, ожесточённый. Ну дык… Здесь, за поскотиной вон, биваком и ночевали. Ох уж и выглядел — как вепирь. Дела-то тёмные, канешна. У них по ревности там чё-то получилось. Яму гумагу кто-то настрочил… добропыхатель. Оно быват и у сарёв… что приревнует. Повоевать. Повоевал. Ага. Посля в сапях уж провели, воителя, обратно, как мядведя. Прямком сюда — на Туруханск. Честно скажу, тот раз уж я яво, преступничка, не видел… А на заимке был, на посевной… Здря по деревне не болтались. Шесть лет всего мальчонке было, а я уж, паринь, боронил. Не то что нонешные оглоеды… оно и вправду пятки сточили в празной беготне, и им хошь што ты… беспалезна». Ясно, кого имел в виду, — взглядом-то нас строгал при этом.