Владимир Ерохин - Вожделенное отечество

Потом все повалили в театр. Повалил и я и попал в некую репетиционную комнату, где бритоголовый грубиян на фоне японского пейзажа бил руками и ногами по голове убегающего и вновь появляющегося партнёра. Когда я вошёл, бритоголовый ударил жертву кувшином по спине. Кувшин разбился.

Я прошёл через эту комнату и вышел в коридор. Там меня встретил Сергей Сергеевич, задавший обычный для него вопрос:

— А что, Володя, вы такой большой любитель профсоюзных собраний?

Проснулся в тоске, с мыслью об Окуджаве ("Моцарт на старенькой скрипке играет"). Во сне спросил у Бороздина: "Серёжа, у тебя есть закурить?" Взял сигарету.

Город был похож на Петропавловск-Камчатский и Севастополь — всхолмлённый, с крутым поворотом дороги, домами начала прошлого века, у большой воды.

И опять проснулся в тоске. Это мать, наверное, меня звала, посылая в ночь свою тоску.

На портрете лицо отца было слегка подретушировано — подведены губы, глаза чуть очерчены, волосы притемнены. Выражение стало немного лживым и сладко-насмешливым, непосюсторонним, умиротворённым и сглаженным, словно с неким новым знанием. И все же это был мой отец — его черты, зримые и незримые, проступали, проглядывали через ретушь, сквозь этот несколько вылженный, присиропленный облик — мой отец, суровый и прямой, деликатный и сдержанный, очень искренний и много думающий человек с ясной речью, трезвым и отчётливым взглядом на вещи и людей. И мне стало ясно, что через тёмную сладость икон можно узреть, прозреть, провидеть, сквозь толщу веков и многослойность записей, прописей, пониманий и интерпретаций, узнать истинный облик, лик Христа, познать, признать неуловимый, не ясный нам пока, с первого взгляда, проникновенный и потаённый, затаённый в глуби и тайне образ — чёткий и резкий, мирный и властный, ласково-струящийся и безошибочно дерзкий, влекущий, не знающий страха, неустанно внимательный, умный, живой.

Гремел военный оркестр.

Гроб с телом моего отца вынесли из подъезда на морозный двор.

Он лежал, отмучившись, спокойно, не глядя на товарищей, снявших ондатровые шапки.

Красно-чёрный гроб на белом снегу, траур труб.

И я подумал: "Вот — коммунисты хоронят своего".

"Нет для нас ни чёрных, ни цветных". Они даже сами не понимали, что в этом и заключался скрытый, а может быть, и явный расизм — в рассуждении:

— Это ничего, что вы чёрные, мы и не посмотрим на этот ваш недостаток, вы для нас — все равно что белые, нормальные люди.

"Кипит наш разум возмущённый". (Это надо же было додуматься!)

ОБМЕН

"Снегопад, снегопад, если женщина просит... "

— Меня — женщину с такой внешностью, — возмущённо рассказывала Стелла, — повалить на кровать! Да ещё этот самогон и колбаса...

— Что делать, — посочувствовал я. — Аристократы перевелись.

Мне приснился Сталин — старый, измождённый, больной, с костлявым, исхудавшим лицом, как у больного раком, небритый, с обвисшими усами, поредевшей седой шевелюрой, каким в жизни он никогда не был, в бязевой нижней рубашке, он сидел за столом, уставленным пустыми бутылками из-под коньяка, заваленным обглоданными костями, веточками от виноградных гроздьев, арбузными корками, подперев голову костлявой рукой, и грустно, печально, тоскливо смотрел перед собой потухшим взглядом. Он был похож на ракового больного — одинокий, несчастный старик-кавказец.

Ещё мне приснился лиман — степь и берег моря где-нибудь на Херсонщине или близ Одессы. Там стоял дом о трёх стенах, фанерный или картонный, с дверным проёмом, сквозь который виднелось окно без стёкол, а за окном, в рамном переплёте, — море и степь. Двери не было, а в проёме, прямо на траве, стоял Будённый — загорелый, в белой майке, со скрещёнными на груди мускулистыми руками, в галифе, босой, с торчащими тесёмками кальсон, с усами, небритый, склонив стриженную ёжиком голову на грудь, он задумчиво говорил:

— Да, теперь-то я все понимаю...

Сон о путешествии в Венгрию. Мы шли по Будапешту. Характерные надписи на мадьярском языке, им соответствующие на русском. В гостиничном ресторане — русская свадьба. Вышел официант в расшитой рубахе с пояском, в плисовых шароварах и сапогах гармошкой. Магазин с продукцией завода "ВЭФ" — приёмники, магнитофоны (вывеска: "Колониальный товары"). Две студентки. Комната. Ранний вечер. На улице — шум машин и мотоциклов, фигуры военных. "Рашена поехали..." Потом вошла Хозяйка квартиры — Потапова в цветастом халате, её полупьяные родственники. В кухонном окне мерцала световая реклама: "Летайте самолётами Аэрофлота ".