Боб Белланка - Однажды, может быть…

Она обладала талантом причинять мне боль. Я был в нокауте: правая щека прижата к покрытию ринга, мозг приказывает телу встать, но тщетно — встать я не могу. Слишком сильный удар я получил.

— Мне кажется, ты слишком многого от меня ждешь, и я не хочу, чтобы ты жил несбыточными надеждами.

Мы расстались на улице Ломбардцев весенним днем 1985 года.

В первые месяцы нашей разлуки я бесцельно блуждал по жизни. Я разучился в ней ориентироваться, я ее не узнавал. Я сходил с ума. Повсюду мне мерещилась Софи. На улице, в магазине, посреди толпы. Я слышал, как она плещется в моей ванной, я приносил ей цветы. Я только о ней и думал. Перебирал в памяти все, что соединило нас в понятие «мы». Пытался найти объяснение ее уходу. И винил себя.

Ей хватило каких-то шести дней, чтобы стереть меня в порошок. Но минуло куда больше времени, прежде чем я окончательно убедился в том, что без нее я перестал быть собой…

Я ничего не слышал о Софи почти три года, полгода из них я прожил с Жюли — мы познакомились во время фестиваля в Авиньоне, где она была занята в спектакле одного из уличных театров. Жюли была мила и талантлива, с божественным телом, однако началась наша связь с пререканий.

Сидя на террасе кафе, я услышал ее разговор с друзьями. Обиженные на весь свет, они наперебой жаловались, что им не дают грантов, и Жюли была из самых недовольных.

По мнению Жюли и ее друзей, все, кому удавалось «хоть что-то урвать», то есть актеры и режиссеры, которые добились какого-никакого успеха, были продажными тварями. Компания поливала всех подряд, утверждая, что на самом деле эти выскочки и в подметки не годятся им самим. Я влез в разговор, встал на защиту коллег, и, поскольку наши позиции не совпадали, точки зрения на все были разные, а я к тому же еще позволил себе иронию, мы схлестнулись. И в первую очередь с Жюли, которая тем не менее мне понравилась: меня пленила ее манера изъясняться.

Девушка произвела на меня столь сильное впечатление, что на следующий день я отправился посмотреть на ее игру. И не пожалел: на сцене она была ослепительна, природное обаяние делало ее прекрасной актрисой. И фестиваль в том году для нас не закончился.

Я целый месяц красиво ухаживал за Жюли, потратил целое состояние на гостиницы и рестораны, чувствуя, что ее ко мне тянет, но при этом чего-то она остерегается. Мы день за днем крутились вокруг да около, мы с волнением прикасались друг к другу, мы смеялись, а вот поцеловать себя Жюли долго мне не позволяла, и я видел, что она полна недоверия и тревоги. Надо полагать, в ее глазах я был всего-навсего парижанином — со всем, что под понятием «парижанин» подразумевается. Но мне было на это наплевать, я был ею пленен. Пленен настолько, что бросил все, поселился в ее городке Экс-ан-Прованс и заделался южанином. Нет, пожалуй, «бросил все» — сказано слишком круто, потому что я не забыл, что главное для меня — актерство: пока Жюли играла в местном театре, я проходил кастинги в Париже.

Мы по-прежнему смотрели на профессию по-разному, и цели у нас были разные. Я хотел сниматься и стать звездой, она же считала, что кино и система звезд уничтожают искренность актера. Жюли, сравнивая кино с театром, называла кино проституткой, ее поддерживали друзья из театра, дразнившие меня продажным типом и будущим капиталистом, различия во взглядах приводили к яростным дебатам, и иногда мне казалось, что я попал на митинг коммунистической партии. Но вообще-то черт с ним, думал я, на митинг так на митинг, на это тоже наплевать. Мне нужно признание, и меньше всего я стремлюсь выкладываться понапрасну. А они попросту не понимают сути вопроса. Ведь если ты занимаешься таким ремеслом, то ты обязан стремиться стать звездой, потому что лишь тогда у тебя появятся и возможность выбора, и настоящая власть над людьми.

Должен сказать, что, несмотря на все идеологические разногласия, мы с Жюли отлично ладили. Жюли была нежной и любящей, и мне было с ней хорошо. Она умела быть сдержанной и элегантной, и мне это очень нравилось. Я приходил в восторг от того, как легко она двигается — прямо-таки кошка, и не услышишь никогда, как она приходит и уходит. Даже во время наших ссор — а случались они у нас крайне редко — Жюли никогда не повышала голоса, она твердо усвоила, что любые бури рано или поздно заканчиваются, и потому всегда хранила безмятежное спокойствие. Жюли считала, что крик и ругань — напрасная трата энергии. Она доверяла только словам — и правильно делала.