Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

– Ну ясно, чисто по жизни ее место там!

Шарлотту просто передернуло от почти физической боли и раздражения, которое, казалось, сдавило голову со всех сторон и вгрызалось в макушку. Как же все противно и убого. Чего стоит речь папы, сама его манера говорить: деревня, глухая деревня. Мама тоже не намного лучше, только к этому успеваешь привыкнуть, потому что говорит она все время, а папа молчит, молчит, а потом как выдаст – хоть стой, хоть падай. А Лори-то как вписалась в студенческую тусовку: теперь пойдет сыпать словечками вроде «чисто по жизни», «круто», «отстой» и прочее.

– Нет, папа! – выпалила Шарлотта, даже не подумав, чем мотивировать перед гостями этот отказ. Что бы им сказать, как отвертеться? Она хотела, чтобы это прозвучало непринужденно, но до лукавого легкомыслия ей было далеко. Шарлотта вся была охвачена болью. – Да кому интересно слушать про… учебу! – Учеба. Она по-прежнему не могла заставить себя произнести слово «Дьюпонт»: слишком уж болезненно отдавалось оно у нее в душе. – Лори, пожалуйста, садись лучше ты сюда! Я хочу узнать все-все о вашем университете!

Со всех сторон послышались шутливые протесты: все с готовностью приняли игру «Шарлотта стесняется, а мы ее уговариваем». В конечном итоге девушка все-таки оказалась во главе стола, где и была вынуждена сесть на один из реанимированных папой стульев из закусочной. С обеих сторон стола на нее смотрели мучители-инквизиторы. Соседом Шарлотты с одной стороны оказался мистер Томс, дальше сидели Лори и мама – вернее, мама должна там сидеть, потому что пока она была на кухне. По другую сторону от Шарлотты уселись мисс Пеннингтон, миссис Томс и папа. «Миссис Томс! Она ведь не просто так сидит тут со своей лицемерной улыбкой – она смерти моей хочет», – думала Шарлотта. Впрочем, нет – она и есть сама Смерть, пришедшая по ее душу и выжидающая подходящего момента. А мисс Пеннингтон, сидящая всего в паре футов… Мисс Пеннингтон… которую Шарлотта предала., когда она все узнает, это большое доброе сердце просто не выдержит… и все – по ее вине. Остальные собравшиеся за столом были пусть и не участниками драмы под названием «Самоуничижение Шарлотты Симмонс», но в любом случае являлись заинтересованными свидетелями. Только ли свидетелями? Двое из них – мама и папа, все еще не знающие или не желающие знать правды; они ведь были самыми гордыми родителями во всем округе Аллегани… и она сама разрушила это, опозорила… А мистер Томс разве безучастный свидетель? Конечно нет: вдуматься только – он как будто все видел наперед, когда на выпускной церемонии официально и гордо назвал ее перед всем округом Аллегани одной молодой женщиной, которая… а вот и другая молодая женщина, которая всегда оставалась в тени блистательной Шарлотты Симмонс, – Лори, оказавшаяся способной сохранить в себе все то, что так быстро растеряла и похоронила она сама – обладательница президентской стипендии. Как же Лори это удалось? Как она смогла пережить этот душевный надлом, когда такие слова, как «любовь» и «близость», заменяются совсем другими, грубыми и вульгарными выражениями – «потрахаться», «переспать»… Как так получилось, что, пройдя через все то же, что и Шарлотта Лори смогла вернуться домой нормальным человеком, более того, счастливым, довольным собой и окружающими? Лори действительно оказалась той самой молодой женщиной, которая, по словам директора школы, была устремлена в будущее, к новым знаниям, встречам и свершениям.

Слава Богу, мама задержалась на кухне ненадолго. Буквально через пару минут она уже появилась с большим подносом, на котором возлежала – по-другому не скажешь – свежезажаренная индейка; кроме того, она вручила папе большой – скорее, даже хозяйственный, а не кухонный – нож, длинную вилку и точильный брусок. Восхитительный аромат! Одного взгляда на румяную, поджаристую, но в то же время сочную, непересушенную корочку на широкой грудке индейки было достаточно любому, даже никогда не пробовавшему это блюдо человеку, чтобы понять: на этот раз индейка хозяйке удалась. Далее, слава Богу, по программе этого театрализованного представления следовал сольный номер папы. Он встал и для начала несколько раз провел ножом по точильному бруску. Естественно, сегодня этот старомодный брусок смотрелся куда более уместно, чем современная точилка. Скрежещущий звук заставил всех, включая прибежавших с кухни Бадди и Сэма, заворожено следить за стремительными, ловкими, как у жонглера, движениями папы. Вот он отложил брусок и одним взмахом перерезал кожицу, подтягивавшую ножки птицы к туловищу. На мгновение клинок завис в воздухе, а затем безошибочно вонзился в самое слабое место сустава. Ножка индейки мгновенно отошла от ее бока и легла рядом на поднос. Все произошло мгновенно и бесшумно: не было ни брызг жира, ни треска костей; просто только что торчавшая кверху птичья лапа оказалась лежащей горизонтально. Частыми, быстрыми, но не суетливыми движениями папа мгновенно нарезал филе грудки на тонкие, практически идеально ровные ломтики. Больше всего этим зрелищем были потрясены, конечно, мальчишки: они как завороженные следили за каждым движением отца, который, покончив с одной стороной грудки, решил обновить клинок и, вытерев с него жир, снова взялся за точильный брусок. Не самый приятный для слуха звук на этот раз являлся гармоничной частью совершаемого рождественского ритуала. Когда папа закончил резать индейку, Лори воскликнула: «Браво, мистер Симмонс!»; раздались аплодисменты, одобрительные возгласы и смех. Папа при этом даже позволил себе улыбнуться. Мама тем временем принесла с кухни «секрет», от которого шел сладкий экзотический аромат, а также тушеную фасоль, которая сама по себе ничем особенным не пахла, но запах вымоченного в уксусе лука был до того аппетитным, сладковато-острым, что все гости вдруг вспомнили, что уже проголодались. Кроме того, мама подала клюквенное желе собственного приготовления и маринованные персики – их она тоже заготавливала сама каждое лето. Персики издавали тонкий аромат, а вкус у них был «просто неземной», как любила говорить мама, – и все принялись расточать похвалы маме и ее кулинарным талантам.