Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

Шарлотта была так взволнована и растрогана своими ощущениями, что едва они вышли из театра Фиппса, как она взяла Эдама под руку, прижалась – нет, нет, не слишком сильно – к его плечу и даже положила на это плечо голову. Эдам, как, впрочем, и следовало ожидать, неверно истолковал такое проявление чувств и, понятия не имея, что происходит в душе и голове девушки, взял в руку ее ладонь и склонил голову к ее макушке – как раз в тот момент, когда Шарлотта решила от него отодвинуться.

Здесь, у главного входа в театр, было очень светло: мощные прожектора подсвечивали главный портик, и отраженного света хватало на то, чтобы выхватить из темноты не только лужайку, но и первые ряды деревьев Рощи, и Шарлотте вдруг стало не по себе – а вдруг кто-нибудь из знакомых увидит, как она тут обнимается и воркует с этим… ну да, с этим рахитичным «ботаником»?

Она тотчас же возненавидела себя за такие мысли, но самое ужасное заключалось в том, что и мыслями-то эти ощущения назвать было нельзя. Это была какая-то рефлекторная реакция организма.

А ведь она хотела – хотела захотеть Эдама! Хотела захотеть поцеловать Эдама на прощанье не так как обычно, а по-настоящему, с глубоким чувством. Ведь у Эдама такой острый ум, он так много знает, думает, пытается во всем разобраться… и у него такие друзья, эти «Мутанты Миллениума»… Господи, да как можно их даже сравнивать с этой компанией в так называемой библиотеке Сейнт – Рея… где нет ни единой книги, зато имеется громадный плазменный телевизор, неизменно настроенный на спортивный канал. И все разговоры, все интеллектуальные усилия – если об этом вообще могла идти речь, – сводились у них к многозначительным шуточкам и комментариям по поводу секса, выпивки и спорта. Точно так же как они заочно прикалывались над перекормленными гормонами спортсменами на экране, эти ребята шутили и друг над другом. Они как будто даже не замечали разницы между силуэтами на экране и живыми людьми, да и шутками их приколы назвать можно было с натяжкой. Скорее они походили на издевательства. Вся гостиная разразилась хохотом, когда Джулиан сказал Ай-Пи, что с таким пузом нечего и думать потрахаться – при его комплекции все мысли должны быть только о том, как бы пожрать и, естественно, нажраться, а потом без лишних усилий «приласкать себя кулачком». Как же они над этим перлом хохотали! Просто верх остроумия! Джулиан был страшно доволен собой, прямо лопался от счастья, когда его прикол получил такую высокую оценку, а Хойт… Шарлотта мысленно оборвала себя: она запретила себе думать о Хойте и о том, как он тогда выглядел. Она заставила себя сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас, в данный момент…

…А здесь и сейчас, в данный момент, следовало думать об Эдаме, таком интересном Эдаме и его умных приятелях – «Мутантах Миллениума». Да, с ними поговорить было одно удовольствие. Ребята загорались, заводились с полуслова и могли обсуждать любую тему как в самых высоких и общих категориях, так и в достаточно резких и жестких, порой даже грубых выражениях, но без пошлости и похабщины. Например, когда речь в очередной раз зашла об отношениях полов, Эдам со свойственной ему склонностью к морализаторству эффектно провозгласил: «Приписывать жизни «осмысленность» – бессмысленно. В человеческой жизни есть цель, и эта цель – воспроизведение себе подобных, и с этим ничего не поделаешь…» А на следующий день Камилла Денг сказала: «Ребята так и не вырастают и не становятся взрослыми мужчинами; наоборот, они деградируют и скатываются обратно в детство. Вот все мужики смотрят на эти голые пупки, а видят одно и то же: labia majora [25] Labia majora pudendi – большие половые губы (лат.) . и labia minora. [26] Labia minora pudendi – малые половые губы (лат.) . Они считают, что если подцепят девчонку с голым животом, то засунуть ей свой член можно запросто. Очень взрослая точка зрения: что вижу, то уже мое».

Даже «члены, засунутые в пупки» были гораздо более сложной и эффектно выраженной мыслью, чем все то, что Шарлотта когда-либо слышала в Сент-Рее. Она теперь бывала там раз или два в неделю, поскольку ее приглашал Хойт, чьи «приглашения», впрочем, не отличались особой церемонностью: «Короче, если хочешь, подваливай…» Уходя из клуба, ей не приходилось, как это было с большинством других девчонок, говорить «спокойной ночи», обернувшись через плечо, поднимаясь по лестнице на верхний этаж вместе с каким-нибудь обнимавшим ее сент-реевским парнем. Все как-то признали Шарлотту – или сделали вид, что признали – подругой Хойта, что позволяло ей чувствовать себя невероятно крутой, но сам он при этом не пытался… клеиться к ней. С одной стороны, она была благодарна Хойту за ненавязчивость, но с другой – чувствовала: что-то тут не так. Всякий раз он подвозил ее до общежития. На прощанье они целовались на переднем сиденье машины – с каждым разом все дольше и дольше.