Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

Площадка всегда была для Джоджо убежищем от всей околоспортивной грязи. Здесь были правила, были четко прочерченные линии разметки, которые нельзя ни передвинуть, ни перерисовать, ни стереть. Никогда раньше он не позволял себе ни единой циничной или оскорбительной мысли здесь, на этом священном для него золотистого цвета паркете. Все подковерные и закулисные игры оставались где-то далеко, в стороне, за стенами храма. Но сейчас, в эту минуту он вдруг со всей отчетливостью понял, что говорит тренер восходящей звезде: «Пойми меня правильно, Вернон, я не могу унизить старину Джоджо, не выпустив его в стартовом составе в первой игре сезона, тем более дома Но ты не волнуйся: то, что ты пока побудешь на скамейке запасных, – это просто формальность. Считай, что ты сделал одолжение старшему товарищу по команде. Я ведь видел, как ты играл в первом составе эти две недели. Да ты в команду за две недели вписался лучше, чем Джоджо за два года. Так что подожди чуть-чуть, и у тебя будет столько времени проявить себя на площадке, сколько ты захочешь, может быть, даже наравне с Башней. А следующий год – он будет уже весь твой, целиком. Так что не переживай по поводу Джоджо. Просто нельзя обижать старую верную лошадку, отработавшую свое по полной программе».

Джоджо на время просто прирос к золотистому паркету пола и стоял неподвижно, держа мяч обеими руками. Ежик его светлых волос сверкал под лучами люминексовских прожекторов, а сам он все повторял подходящее слово, которое наконец нашел для обозначения того, что с ним произошло: «манипуляция».

ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: сотрясали Чашу Бастера, сплошной звуковой фон душил пространство стадиона, казалось, оно задыхается в бескрайней пелене гудящих голосов. Порой было даже не слышно, как ударяется мяч о покрытый полиуретановым лаком светлый деревянный пол площадки. Помехи накапливались на трибунах, от ряда к ряду, поднимались к самому куполу. Казалось, что сквозь эту шумовую завесу не прорвется ни один членораздельный звук… но при этом Джоджо слышал каждое слово, которое не то кричал, не то нашептывал ему Джамал Перкинс, примерно двухсотпятидесятифунтовый Перкинс, наседавший на него сзади.

– Эй, Красавчик-сувенирчик… береги свою белую задницу… моли своего бога, чтоб тренер снял тебя с игры, пока я не порвал твою белую задницу, Красавчик! Что молчишь, не слышишь? Ручонки тоже береги, твои гребаные пальчики, я смотрю, как из фарфора… То-то ты и не шевелишься, куколка, боишься, что ручки-ножки поотлетают?… Или башка расколется?… Ух, Красавчик, куколка ты моя…

Чтобы прервать этот назойливый монолог, Джоджо пришлось сдать назад чуть сильнее, чем того требовала ситуация. Таким образом, уже его собственные двести пятьдесят фунтов, вложенные в удар локтем, не критично, но вполне ощутимо врубились в солнечное сплетение Перкинса. На некоторое время вещавшее на гетто-сленге радио умолкло. Игра тем временем шла своим чередом. Джоджо видел оранжевый мяч, который был сейчас в центре поля, видел, как разыгрывающий Дашорн делает дриблинг, ведя мяч к трехочковой линии, выискивая брешь в обороне Цинциннати…

Стадион был полон, все четырнадцать тысяч билетов проданы – все до единого, и все четырнадцать тысяч зрителей, как один, что-то орали, но Джоджо больше не слышал человеческих звуков. Крики рикошетили от противоположной трибуны, сталкивались друг с другом, сливались, истончались в:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: в ушах Джоджо, и:::::::::: ПОМЕХИ::::::::: словно густым покрывалом обволакивали Джоджо и остальных девятерых игроков на площадке, отделяя их от всего остального в мире – от Георга III, от мстительных профессоров, от умных, но дохлых и ущербных кураторов, от Спящих Красавиц, почему-то отвергающих знаки внимания, от других студентов, проводящих дни и ночи в аудитории либо в библиотеке в надежде выполнить родительский наказ и стать адвокатами или служащими инвестиционных банков:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: Только здесь, на площадке, когда:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: перекрывали все другие звуки, Джоджо чувствовал себя в своей тарелке, живым, живущим полной жизнью в то время как:::::::::: ПОМЕХИ:::::::::: заглушали все вокруг, здесь игра была игрой, правила – правилами, а борьба – борьбой. Счет в этой игре высвечивался на большом электронном табло, и спутать, кто кого победил, не было никакой возможности. Никакие мастера словоблудия, никакие рахитичные стратеги не могли повлиять ни на ход игры, ни на результат, ни на то, кого в итоге признают победителем. В этом мире, где неимоверная какофония самых разных звуков врывалась в ровный шумовой фон, самым большим кошмаром для Джоджо был звук сирены: именно по низкому, режущему уши сигналу сирены игра останавливалась. Именно сирена обозначала окончание каждой четверти, и стоило этому сигналу пронестись над площадкой, как помехи вновь превращались в множество человеческих голосов, и буквально в какую-то долю секунду он, Джоджо, Великий Спортсмен, переносился обратно в тот мир, где жалкие мелкие людишки с совершенно убогими целями в жизни имеют право и все возможности унижать его, издеваться над ним в свое удовольствие.