Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

– Тоже для баскетболиста. Есть такой Джоджо Йоханссен. Ростом под семь футов, а весит, наверно, фунтов триста, и все сплошные мускулы. И он белый. Единственный белый игрок в стартовой пятерке. У него репа вдвое больше моей и светлые волосы, подстрижены так… не под горшок, а под блюдце, что ли. – Чтобы изобразить прическу Джоджо, Эдам провел пальцем вокруг макушки.

Шарлотта как-то печально скривила губы:

– А, этот! Как же, знаю я его.

И она рассказала Эдаму, как странно вел себя Джоджо на занятиях по французской литературе, курс которой, как она уже выяснила, назывался «Кач-Френч». Рассказала она и о том, как после занятий Джоджо стал клеиться к ней и как она ему объяснила, что он – полный идиот, и как парень в подтверждение своего идиотизма продолжал нести какую-то чушь уже ей вслед.

Эдам злорадно хмыкнул:

– Эх, жаль, меня там не было! Хотел бы я на это посмотреть! Прикололся бы от души. Понимаете, спортсмены – они ведь какие: каждый уверен, что стоит ему подойти к любой девушке в кампусе, как она сразу согласится на все что угодно – просто от радости, что такой парень на нее обратил внимание. Самое противное, что в большинстве случаев они правы. Знаете, сколько я такого насмотрелся… – Эдам выразительно закатил глаза, а затем вернулся к менее скользкой теме: – Весь университет носится с ними, как не знаю с кем – и какой во всем этом смысл? Ну, спрашивается, что нам толку с того, что дьюпонтские дебилы бросают мяч в корзину лучше, чем дебилы из Индианы, или Дьюка, или Стэнфорда, или Флориды, или Сетон-Холла? Нет, пусть играют, если им нравится, никто не против. Я только не понимаю, почему мы делаем из них героев, а из каждой их победы – событие вселенского масштаба?

Шарлотта уже перестала хмуриться, и более того – на ее раскрасневшемся от бега лице промелькнула улыбка. Какая же она красивая, подумал Эдам.

– Знаете, а меня ведь тоже удивляло такое отношение к спорту, еще в школе, – сказала она. – Нет, физкультура – дело хорошее, да и против спорта я ничего не имею, но зачем делать из этого культ – ума не приложу?!

– А где вы учились? – спросил Эдам.

– Далеко, – отмахнулась Шарлотта, – в Спарте. Есть такой маленький городишко. В Северной Каролине. Не слышали? И никто о нем никогда не слышал. Здесь, в Дьюпонте, люди даже не представляют, что бывают такие медвежьи углы.

– Ну, легкий южный акцент я сразу заметил.

Эти слова Эдам произнес с милейшей, как он считал, улыбкой, но его собеседница почему-то напряглась и явно не порадовалась его наблюдательности. Стремясь исправить ситуацию, Эдам попробовал выкрутиться.

– Я вообще-то большой поклонник южного акцента, – быстро добавил он. – Да, кстати, не сочтите за бестактность, но как вы здесь-то оказались?

– Это полностью заслуга моей учительницы английского – мисс Пеннингтон. С ее подачи я разослала свои документы в Дьюпонт, Гарвард, Йель и Принстон. Ни о каких других университетах она мне даже заикаться не разрешала. В качестве запасного аэродрома у меня еще фигурировал Пенсильванский университет.

Эдам понимающе усмехнулся:

– Пенсильванский в качестве запасного? Неплохо. Но вам все же удалось поступить в Дьюпонт.

– Да нет, приняли меня во все пять, куда я документы посылала, – с невольной гордостью ответила Шарлотта. Поймав себя на том, что хвастается, она тотчас же покраснела (слава богу, румянец от пробежки еще не прошел) и, скромно улыбнувшись, пояснила; – Просто здесь, в Дьюпонте, самые лучшие условия, что касается стипендии. А еще я всегда очень хотела заниматься французским языком. Я считала, что здесь очень сильная кафедра французского, и собиралась специализироваться на языке и литературе.

– А теперь что, уже передумали?

– Не то чтобы передумала, но… в общем, уже успела немного запутаться. Здесь так много разных предметов, хочется успеть все и сразу. Например, я записалась на курс… – Оборвав себя на полуслове, Шарлотта заботливо посмотрела на Эдама и спросила: – Вы как? Вам лучше?

– Да все нормально. Я же говорю – все будет о'кей. – В подтверждение своих слов Эдам оторвал задницу от скамейки и вдруг предложил: – Слушайте, вы бы присели. А то мне неудобно – я сижу, а вы стоите.

Шарлотта села на скамейку рядом с ним…

Беговые дорожки и тренажеры продолжали грохотать, как станки в цеху. Говорить приходилось громко, напрягая голос, но Эдам боялся предложить собеседнице выйти хотя бы в холл. Ему казалось, что стоит им выйти из этого зала – и все кончится: чары рассеются, и он вновь останется один.