Михал Вивег - Роман для женщин

Здесь мне не место, подчас осознавала я. Что здесь, черт возьми, я вообще делаю? Ночью я в ужасе просыпалась: возле меня храпел какой-то американец.

Зато мама была в восторге от Джеффа. Я понимала ее: иностранец, выпускник престижного университета, либерал, кроме того из солидной семьи среднего класса… Она поселила его у нас, готовила ему, ездила с нами на экскурсии и ходила с нами в кино. Говорила с ним исключительно по-английски, они оба острили, смеялись, а я их не очень-то и понимала. И товарищей Джеффа, с которыми он встречался в Нью-Йорке, а потом снова в Праге по нескольку раз в неделю, я понимала еще меньше. Хотя Джефф и старался переводить мне, я все равно выглядела в этом обществе как умственно отсталая. В отместку я упрекала Джеффа, что он не понимает выражений типа полный абзац или быть в крутом обломе. А главное, у меня возникло подозрение, что Джефф и мама уже намечают дату свадьбы, то есть моей свадьбы.

Это было мне не по душе. Я предпочла бы встречаться с тем, кого бы мама так не расхваливала.

С Рикки Кабичеком мне это явно удалось.

Оба заговорщика были в абсолютном шоке, узнав о моем решении.

— Но, бога ради, почему? — не понимала мама.

— Tell me why! [39] Скажи мне почему! (англ.) — выкрикивал Джефф.

Что я им могла сказать. Я сама ничего не понимала.

Почему я рассталась с Джеффом? Может, потому, что, кроме всего прочего, я уже страстно мечтала поговорить с человеком, с которым не надо было бы так часто думать о последовательности времен и об условных предложениях?

Может, потому, что мне надоело быть постоянно настороже.

Может, потому, что я уже не хотела выглядеть в постели как полка сладостей в универмаге TESCO?

Или потому, что мне понравился молодой продавец сотовых телефонов Рихард Кабичек, который был так приятно предусмотрителен и в чьем простом чешском мире я мгновенно почувствовала себя, как в изрядно стоптанных домашних шлепанцах?

Ничего не говорите, прошу вас.

Вы, наверное, представляете, что говорила мне мама.

Но до сих пор я часто вспоминаю Джеффа. Иногда даже чаще, чем полагалось бы: вчера, например, когда я вынимала из мойки желто-синие чашки и тарелки, которые Джефф с мамой когда-то купили в ИКЕЕ, я с удивлением поймала себя на мысли, что, если бы Джефф сейчас открыл дверь, бросил, как прежде, ключи на полочку в прихожей и весело крикнул «I'm home, honey!» [40] Я дома, дорогая! (англ.) , я все приняла бы как должное. Я спокойно бы вытерла руки желто-белым кухонным полотенцем (тоже из ИКЕИ), пошла бы в прихожую и, встав на цыпочки, поцеловала бы его. Потом взяла бы у него часть покупок из TESCO и помогла бы ему опорожнить сумки (знаю точно, что было бы в них: яйца, сало, фасоль, кетчуп, сосиски, пиво, фисташки, маслины, дыня, консервированный тунец, недорогие французские сыры, сухое красное вино, шоколадное печенье и большая упаковка орехового мороженого).

Куда все это подевалось? — думаю я. Вся эта любовь не могла же исчезнуть? Тем более что Джефф был моим первым. Понимаете, милые сестры, целыми неделями я о нем думала, целыми днями говорила о нем с Ингрид, делала макияж ради него, краснела перед ним, замирала, выпендривалась как могла, покрывалась испариной, торопилась на свидание, нервничала в ожидании звонка, покупала ему подарки, писала письма, стонала от наслаждения, заикалась от радости, приглушала голос, повышала голос, пугалась, ревновала, радовалась, отчаивалась, плакала — куда подевалась вся эта энергия?

А вот идиотская батарейка для часов величиной с ноготь мизинца выдерживает куда дольше.

Два или три раза, будучи в подобном расположении духа, я подходила к телефону и, не раздумывая, набирала длинный американский номер (после нашего разрыва Джефф определенно уже вернулся в Штаты).

Первый раз я позвонила в неурочный час, совершенно забыв о разнице во времени.

— Hello? — сказал он раздраженно.

— Это я, — прошептала я.

Говорил он спросонья, это обрадовало меня, но дело было вовсе не в моей зловредности. Обрадовало меня то, что я могу лучше представить его: вспомнить, как он моргал глазами, когда просыпался рядом со мной…

В трубке на какое-то время воцарилась тишина.

— Do you know what time is it? [41] Ты знаешь, который час? (англ.) — сказал он хриплым голосом и, не попрощавшись, повесил трубку. Это разозлило меня, как и то, что он говорил не по-чешски. Английский всегда разделял нас.

Второй мой звонок был не намного удачнее. Я позвонила ему поздно ночью — значит, во второй половине дня по их времени. Джефф сначала был немного удивлен, но потом, обыграв мою сентиментальность, язвительно напомнил мне («Let me remind you, honey…» [42] Разреши мне напомнить тебе, дорогая… (англ.) ), что это была я, которая бросила его. И стал перечислять мне самые большие обиды, какие я нанесла ему. Его чешский уже был далеко не таким хорошим, как в Праге, но все-таки говорил он по-чешски; может, хотел перед кем-то выставиться. Он превращается в американца, как тот киношный ученый в муху, пришло мне в голову.