Лижия Теллес - Рука на плече

Перевод М. Волковой

— Эмануэл, — отвечаю я и больше не говорю ни слова. Потому что мне все равно никто не верит; никто не верит, что у меня есть любовник, что у него зеленые глаза, белый «мерседес» и что его зовут…

— Эмануэл, — повторяет Афонсо. — У меня был один знакомый с таким именем, но он, кажется, умер. Так ты говоришь, он приедет за тобой?

Лорис пытается разлить виски по рюмкам, но виски не льется, она трясет бутылку, а сама от смеха трясется еще больше:

— Приедет на белом «мерседес-бенце», какая прелесть! Расскажи, Алис, расскажи еще, мы жаждем узнать подробности!

Я хочу достать пепельницу в центре ковра, но она стоит слишком далеко, и мне приходится вытянуться на подушке.

Движение могло бы быть гибким и грациозным, но у меня оно скованно и неуклюже, и голос мой звучит фальшиво, и вообще все они здесь расположились весьма непринужденно, и только я скована, как факир на гвоздях. Рядом в ящике шевелятся змеи.

— Однажды я нечаянно схватила змею. Нет, она была не скользкая, только холодная, — говорю я, и никому вокруг не интересно, что я почувствовала, дотронувшись до змеи. — Налей мне коньяку, если можно.

Афонсо пододвигает ближе тележку с напитками. Он улыбается: «Я тут вспомнил один анекдот». Но мне ясно, что не анекдот его развеселил, а я. Он галантно подает мне рюмку:

— Прошу.

Циник несчастный. Развлекается на полную катушку. Ни он, ни Лорис, ни Соланж — никто не поверил. В эту мою историю с любовником. А почему, собственно? Почему они не верят? Я что, внушаю всем ужас или отвращение? Может, мне ответят наконец? Что я сказала? Что мужчина с зелеными глазами приедет за мной на белом «мерседесе». Так Лорис аж поперхнулась своим виски. И Афонсо, этот циник, не лучше. Даже этот дурачок с гвоздикой в петлице туда же, сидит подмигивает, в первый раз меня видит и тоже им подпевает, пигмей. Кретин, идиот, пигмей несчастный! Я делаю большой глоток и перевожу дыхание. Надо успокоиться. Нет, нет, все не так плохо, я, конечно, перегнула палку, чистая истерика, этот мужичок с гвоздикой вообще на меня внимания не обращает, вечная моя мания преследования, сама, сама виновата, нечего было так распаляться! Малость перестаралась, могла бы просто сказать, что есть любовник, и все, обычный человек, ничего особенного. Так нет, понесло, влезла со своим бредом, красивой жизни захотелось, власти. Моя неистребимая потребность привлечь к себе внимание, блистать, смешанная с острым желанием взять реванш за все. Лорис, с ужасом глядящая на меня, и я, в полном самозабвении, — это уже не слова, это смерч, водопад, лавина слов, целый оркестр, Вагнер, да и только! Несуразная. Никогда не могла толком понять, что значит это слово. Но, должно быть, что-то смешное. У меня же никогда ничего не было — ни семьи, ни приличной работы, ни радостей, которые купишь только за деньги. О боже, мои деньги! На них даже завалящего кота не купишь, чтобы таскать за хвост. Хотя стоп, кот, кажется, есть. Я делаю второй глоток и окончательно успокаиваюсь. Уличный, правда, кот, но ведь кот. Эмануэл. Вот откуда имя, которое я дала своему возлюбленному и которое так неожиданно слетело с моих губ. Эмануэл.

— Ну что же, тем лучше, тебе вообще, я думаю, пора завести романчик, твоя затянувшаяся девственность начинает уже всех беспокоить, это просто ужас какой-то.

— И к тому же такой красавчик, — говорит Соланж, играя мундштуком с сигаретой.

Интересно, эта сальная улыбочка предназначена Афонсо или Лорис? Кончиком мундштука Соланж проводит по краю губ, фигура у нее хорошая, а рот слишком большой, вульгарный — нет, неправда! Боже, я, наверное, позеленела от зависти, у нее очаровательный рот, мне бы такой. Мне бы такой.

— А ты знаешь, что значит Эмануэл? Это тот, кто должен прийти, — говорит Лорис, помешав пальцем лед в бокале и затем не спеша обсосав мокрый палец.

Я зажимаю большой палец в кулаке — теперь я вспомнила, что мне приснилось накануне: какой-то голос шептал, что он хочет мой рот, мои губы! Я приоткрываю рот, и голос становится глуше, таинственней — ему нужны другие губы, молчащие. Я выпиваю до дна свой бокал. Сквозь стекло вижу глаза Лорис, обведенные темными кругами. Они не отрываются от меня и кажутся далекими, когда она пьет, но она близко и все слышит. Она все понимает. Ей ясно, что я вру почем зря, и она становится жестокой, она, у которой нет никакой необходимости быть жестокой.

— Афонсо, ты смеешься без передышки, может, скажешь, над чем?