Уэллс Тауэр - Дверь в глазу

— Ну, не знаю, — промямлил Стивен, плеснув себе очередную щедрую порцию бренди.

— Чего ты не знаешь? — сказал я. — Давай свои двадцать пять штук, и я возьму тебя в долю. Получишь столько же, сколько остальные вкладчики за пятьдесят.

— Кто это — остальные? — спросил Стивен.

— Рей Лотон, — соврал я. — Лотон, Эд Хейз и Дэн Уэлш. Ты что, не въехал? Я могу взять тебя даже с двадцатью пятью. Вложишь свои двадцать пять и получишь равную долю со всеми.

— Звучит, конечно, здорово, — сказал Стивен. — Но мне с этими деньгами надо поосторожнее. Это ведь все мои сбережения.

— Черт возьми, Стивен, я хочу тебе кое-что объяснить. Я делаю на этом деньги, — сказал я. — Я беру землю и немного денег, а потом превращаю их в целую прорву денег. Понимаешь? Вот что я делаю, а я очень хорошо умею это делать. Все, чего я прошу, — это просто занять у тебя твои двадцать пять штук этак на месячишко, а взамен даю тебе шанс кардинально изменить всю свою жизнь.

— Не могу, — ответил он.

— Ладно, а сколько можешь? Десять? За полный пай? Десять тысяч можешь вложить?

— Послушай, Мэтью…

— Пять? Три? Две тысячи?

— Да постой…

— Как насчет восьми сотен или, к примеру, двух? На две ты можешь подняться. Или это тебя разорит?

— Две сотни будет в самый раз, — ответил Стивен. — Считай, что за эти деньги я твой.

— Пошел ты, — сказал я.

— Хватит, Мэтью, — вмешался Джордж. — Охолони.

— Я спокоен как никогда, — сказал я.

— А, по-моему, тебя несет, — возразил Джордж. — И вообще, нечего препираться попусту. Эта твоя затея с ранчо для придурков все равно не прокатит.

— Почему?

— Во-первых, округ никогда не позволит строиться на водосборной площади. Десятиакровая полоса…

— Я уже говорил с ними насчет допуска. Они запросто…

— А во-вторых, я переехал сюда не для того, чтобы жить в толпе раздолбаев.

— Извини, Джордж, но речь же не о твоей земле.

— Понятно, Мэтью, — сказал Джордж. — Я только говорю, что если ты накромсаешь этот холм на дольки и натащить сюда разных кретинов из Бостона, очень может статься, что как-нибудь вечерком, в межсезонье, я малость переберу пива и захочу наведаться в твою коммуну с канистрой керосина под мышкой.

Джордж вперился в меня неестественно свирепым взглядом, как актер на сцене захудалого театра.

— Зачем тебе керосин, Джордж? Вполне достаточно молотка с гвоздями, — сказал я, повернувшись и махнув рукой на резные финтифлюшки над входом. — Просто загляни сюда ночью и соверши рейд с лобзиком. Преврати все дома в гигантские кружевные салфетки, и их обитатели мигом разбегутся куда глаза глядят.

Я расхохотался и продолжал хохотать, пока живот не заболел, а на подбородке не задрожали слезы. Снова посмотрев на Джорджа, я увидел, что его губы сжаты в плотную маленькую черту. Он явно очень ценил свои ремесленные таланты. Мне стало неловко. Я еще держал в руке тарелку из-под пирога и вдруг неожиданно для себя самого швырнул ее в кусты. Раздался треск без утешительного звона разбитого фаянса.

— Зараза, — сказал я.

— Что? — спросил Стивен.

— Ничего, — ответил я. — Что за поганая жизнь!

Потом я ушел в хижину, лег на матрас и скоро заснул крепким и глубоким сном.

Я проснулся в начале четвертого. Пить хотелось, как отравленной крысе, но я лежал, парализованный опасением, что прошлепать к раковине — значит прогнать сон насовсем. Сердце колошматилось в груди. Я подумал о спектакле, который устроил на крыльце, и о хорошей толстой веревке с петлей — как она раскачивается, поскрипывая. Подумал об Аманде и о двух своих бывших женах. О своей первой машине, у которой заклинило двигатель, потому что я не прошел техосмотр, когда накатал сто тысяч миль. О том, как два дня назад проиграл Джорджу в криббидж тридцать долларов. О том, как после смерти отца по уже забытым мною причинам перестал носить исподнее и как-то в школе узнал о дырке на заду своих штанов благодаря холодной заклепке в стуле. Я подумал обо всех, кому задолжал деньги, и обо всех, кто задолжал мне. Я подумал о нас со Стивеном, и о детях, которых мы так до сих пор и не произвели, и о том, что если мне все же удастся запихнуть в кого-нибудь свой генетический материал — а вероятность этого неуклонно уменьшается, — то к моменту, когда наш малыш научится завязывать шнурки, его папаша превратится в краснорожего пятидесятилетнего полустарика и будет высасывать из своего отпрыска восторг и невинность с жадностью скитальца, нашедшего в пустыне апельсин.