Александр Петров - Сестра Ноя

— Словом, живете, словно акулы колониализма. И чему вас только в школе на уроках истории учили!

— А знаешь ли ты, мой дорогой братец, как называется этот город?

— Буэнос–Айрес, что означает «хороший воздух», что весьма сомнительно для мегаполиса.

— Это только окончание названия. А полностью по–испански звучит так: Ciudad de la Sant;sima Trinidad y Puerto de Nuestra Se;ora de Santa Mar;a de los Buenos Aires, а переводится как «Город Пресвятой Троицы и Порт нашей Госпожи Святой Марии Добрых Ветров».

— Здорово! И название города, и твой испанский. Долго учила?

— Нет, походила по улицам две недели с разговорником, а на третьей неделе – слушаю сама себя и удивляюсь: да я же говорю по–испански свободно. Это называется «эффект погружения в среду».

— Нечто вроде того погружения в омут рабочего барака, которое нам Юра устроил?

— Да, вроде того. Послушай, а зря ты на него тогда обиделся.

— Это, Маша, не обида. Я чувствовал себя так, будто отравлен ядом. Мне понадобилось много месяцев полного отрешения от производственной среды, чтобы очиститься от яда. Понял я одно: никогда не буду начальником. Лучше с протянутой рукой на паперти стоять, чем смотреть на людей и думать про себя: когда ты меня предашь? Там, где в воздухе носится дух честолюбия и стяжания, люди находятся в постоянной опасности соблазна.

— Посмотри, мы выехали на набережную Пуэрто–Мадеро.

— А что это за белые стрелы над водой?

— Это «Женский мост». На этих бутонных стрелах на вантах подвешена пешеходная дорожка.

— Ты говоришь, набережная, а я что‑то не вижу океанских просторов.

— Город стоит на берегу не океана, а реки Ла Плата, самой широкой в мире – аж 230 километров.

— А как же ты хотела меня на берег океана свозить?

— Для этого лучше съездить в курорт Мар дель Плата – там 17 километров песчаных пляжей и чистая вода. Только в сентябре несезон – холодно. А сейчас мы сворачиваем на проспект 9 июля – еще один мировой рекордсмен по ширине – 128 метров.

Поплутав по кварталам, остановились на краю парка у белого храма с пятью синими луковицами куполов, зажатого между жилыми домами.

— Это Свято–Троицкий Собор – первый русский храм в Аргентине. На его строительство Государь Николай Александрович пожаловал десять тысяч рублей. Здесь уникальный кузнецовский фарфоровый иконостас. Служат в нем примерно раз в месяц. А вообще в БА семь православных храмов, и еще несколько в пригородах и курортах.

Поклонившись престолу храма, вернулись в центральный район. По противоположной стороне проспекта пронеслись один за другим груженые песком «камазы».

— Буэнос–Айрес называют южноамериканским Парижем. Я смотрю тут такое же обилие дворцов, фонтанов, парков. А вон те небоскребы, как в Нью–Йорке. А вон те дома – будто из Мадрида. Давай, пообедаем где‑нибудь?

— Скажи Михалычу, что тебе нужен знаменитый ресторан Ла Кабрэра.

— А сама?

— Ну, ты же мужчина! Меня тут давно не принимают во внимание. Как говорила бабушка, наше бабье дело – телячье.

— Сурово!.. Так чем знаменита эта точка общепита?

— В основном, своими стейками. Здесь подают самое нежное и сочное мясо в мире – эль асадо, называется. Только подождать придется, но это того стоит.

Под чутким руководством Маши я заказал асадо, суп чорба и пирожки эмпанадес, и мы погрузились в ожидание. Я как охотничья собака вдыхал душистые кухонные ароматы и стремительно набирал аппетит. В кармане обнаружил книжечку аргентинского классика Борхеса «Расследование» и прочел вслух:

«А буэнос–айресские площади – благородные купели свежести, патрицианские собрания деревьев, подмостки любовных свиданий – это единственная заводь, где улицы на минуту отходят от навязчивой геометрии, разрывают сплошную линию домов и, как толпа после бунта, кидаются врассыпную.

Если буэнос–айресские дома – это робкое самоутверждение, то площади – дворянское достоинство, ненадолго дарованное тому, кого оно осеняет.

Буэнос–айресские дома с красной плиткой или цинком крыш, с этими сиротами внезапных башенок либо лихих козырьков над входом, похожи на прирученных птиц, которым подрезали крылья. Улицы Буэнос–Айреса, которые уводит в глубину проходящая шарманка, жалкое излияние души. Улицы с тонким и сладким привкусом воспоминаний, улицы, где бродит память о будущем по имени надежда, неразлучные, неизгладимые улицы моей любви. Улицы, которые без лишних слов ладят с нашей высокой печатью – здесь родиться. Улицы и дома моего города, да не оставит меня и впредь их широта и сердечность».