Николай Кононов - Магический бестиарий

Стоит описать меню. Оно было душераздирающим: сладкий немецкий ликер цвета дыма над трубами завода «Крекинг», немецкие же кексы в серебряной бумаге, джем из консервной банки. Хозяйка сдержанно улыбалась этому импорту из ближайшего ларька. Да, еще у всех троих рядом с чайной чашкой лежал «Марс», и он должен был нас, как говориться в рекламе «зарядить бодростью на целый день». Но день уже подходил к концу. По-моему они просто отобрали гуманитарную помощь у какой-то старухи. «Вот это скупость, – подумал я, – от этого стола не может быть никакого стула». Тем более мы восседали на высоких неудобных табуретках.

– Мы как Оман, Артаксеркс и Эсфирь. Помните, у Рембрандта? – блеснула хозяйка.

«У них на столе не было «Марса», – сказал я сам себе.

Потянулся культурный разговор о культуре. И это тоже было невыносимо и душераздирающе. Я спасался только тем, что давился ликером и выходил на балкон, где через год должен потечь жирный угар барбекю.

Вечерело. Ликер кончился, а я почему-то не уходил.

– Может быть, пригубить что-либо более крепкого, – возбудил я тишину, прошиваемую только тиканьем пошлых настенных часов в духе Дали, стрелка на потекшем блине циферблата уперлась в «семь», – пока не поздно, можно и сходить.

– Да что вы, сейчас одни суррогаты! – Вскричала она с какой-то нечеловеческой брезгливостью.

– Ну, ни одни.

– У нас вообще-то все свое, так сказать с дачи, не знаю, как вы к этому отнесетесь…

– К этому я отнесусь хорошо.

– Павел, набери штоф.

Павел набрал.

Дивный-дивный самогон, дивные-дивные сладкие помидоры, дивные-дивные малосольные огурцы. И разговор у нас совсем другой пошел.

К середине штофа выяснилось, что она женщина необыкновенной доброты. Или я что-то упустил, но когда стал прислушиваться, то понял, что путанная история уже подходила к сладостному завершению, и та женщина, о которой шла речь, выглядела просто из ряда вон, восхитительно, а муж так ее любил и нежил, что даже сам подкрасил ей помадой губы, оправлял складки и вырез платья, взбивал челку… И я напрягся при словах, сказанных с радостной улыбкой, что она, та чудная женщина совершенно, абсолютно ничем не пахла…

– Почему это совершенно ничем? Ведь хоть чем-то, пахнут…

– Я имею ввиду очень неприятный летом запах тления. Ведь иногда к покойнику невозможно подойти.

Тут неожиданно вступил певец за сценой:

– У нее, помнится, были очень хорошие работы по Тамбовским говорам, где она приоткрыла проблему аканья…

– У этой злобной суки, Павел, да будет тебе известно, хорошо приоткрывался только кошелек, когда она экзаменовала заочников!

И хозяйка, горя углями ненависти описала несколько жарких эпизодов, которые покойную характеризовали не с лучшей стороны, а скажем честно, – омерзительно. Партийная карьеристка, бездарь, существо удивительной злобы, блядь и подстилка, только в гробу в ней проступило что-то человеческое. Но смерть вообще великий лекарь. Она так преображает людей. Сильней чем сон.

Под эти речи сыну в печке СВЧ разогревался спартанский ужин.

Стрелка стекала к «девяти».

Действие развивалось по законам С. Дали.

Штоф опустел.

Ребенок, постучавшись и пропищав: – Можно войти? – Принес поднос с грязной посудой. Уходя, он грустно сказал:

– А теперь я хочу пожелать всем покойной ночи и передать мой привет и благодарность Микеше.

Именно покойной, а не спокойной ночи.

Когда он вышел я спросил:

– За что он благодарит Микешу?

– За то, что сегодня не было наказания за содеянное, – отвечала, улыбнувшись, добрая мать.

– Угу, не было, – икнул певец.

Он явно хотел за сцену, где можно было нацедить еще один штоф.

За сцену, так за сцену. Тем более, добрая мать с радиотелефоном ушла в глубину квартиры. Что ж добрым друзьям не нацедить добрый штоф доброго зелья.

– Правда, Павел?

Певец уже не вязал языка, он гордо бормотал, обращаясь ни к кому:

– Он хоть и член-корр., но пьет на мои деньги.

– На твои, на твои, на твои. Кто спорит? – подпевал я ему по дороге за сцену.

И вот мы оказались за сценой.

Лучше бы меня никогда там не было.

Ибо у меня нет слов, что бы описать Микешу, который во всем своем нестерпимом блеске там обитал.

Это вовсе не смешная история.

Хотя смех, стеклянные брызги веселья, сдавленное хихиканье, мужской гогот, прелестный писк, стоны и тугой, вспыхивающий факелом, краткий общий гвалт, – будут курьезным фоном этого серьезного повествования.