Стефан Гейм - Книга царя Давида

Разумеется, ответствовал Давид, но за исключением жен, у которых мужья находятся в действующей армии. Этих никто не смеет тронуть, ни старейшина племени, ни сам царь. Иначе кто пойдет сражаться за Господа, не будучи уверен, что дом его и жена остались под надежной защитой?

Священник Авиафар подтвердил, мол, воистину такова заповедь Господа, необрезанные называют ее табу, а царь Давид, как всегда, мудр и справедлив.

Тогда Давид стукнул кулаком по столу и воскликнул: «Значит, по-твоему, пусть царь сгорает от страсти и нельзя ему затушить это пламя?»

Авиафар аж поперхнулся от страха, пришлось хлопать его по спине. Придя в себя, он сказал: «Если царь сгорает от страсти, то пламя надо, конечно, тушить, ибо благополучие избранника Божьего — заповедь наипервейшая. Сам Господь явил Свою волю тем, что соопределил на один и тот же час омовение оной женщины, закат солнца и пребывание царя на кровле дома своего».

Писец Сераия заявил, что так называемое «табу» к данному случаю неприложимо, ибо хеттеянину Урии от сожительства его жены с царем не только не сделается никакого ущерба, но, напротив, ему выпадет великая честь, то есть внакладе он не останется.

(Пора выразить свое восхищение, подумал я, и сказал, что никогда не слышал рассказа более занимательного и наблюдений более метких. Но неужели господин Нафан, самолично участвуя в том разговоре, не высказал своего мнения о так называемом «табу»?

Усмехнувшись, Нафан проговорил со скромной миной: «Я положил себе за правило не высказываться, пока Господь не вразумит меня Своим словом».

После чего он продолжил чтение.)

Давид послал слуг взять Вирсавию; и она пришла к нему, и он спал с нею, ибо она была чиста от нечистоты своей; потом она возвратилась в дом свой.

(Тут я опять перебил Нафана:

— От союза этой пары родился мудрейший из царей Соломон, поэтому негоже, чтобы читателю показалось, будто все ограничилось лишь грубым совокуплением. Неужели царь Давид ни разу не обмолвился, хотя бы намеком, о любезностях, нежностях или ласковых словечках, которыми он обменивался с госпожой Вирсавией в ту первую ночь любви?

— Царь Давид поведал мне однажды, что ни среди женщин, ни среди мужчин не знавал кого-либо более искусного в любви, нежели Вирсавия, дочь Елиама. А вот насчет слов, сказанных той ночью, придется тебе, видно, обратиться к самой царице-матери. — Мой господин близко знаком с нею? — поинтересовался я наилюбезнейшим голосом.

— Если б не мой добрый совет, — Нафан многозначительно помолчал, — и не Ванея с его хелефеями и фелефеями, то сидеть бы сейчас ее сыну не меж херувимов, а в самом темном и страшном узилище.

— Стало быть, мой господин без особого труда уговорит мать-царицу принять меня для ответов на кое-какие вопросы?

Нафан поднял белесые брови: — Боюсь, она будет не слишком разговорчивой.

И он вновь продолжил чтение.)

Женщина эта сделалась беременною, и послала известить Давида, говоря: я беременна.

Случилось так, вспоминал Нафан, что в тот день царь призвал меня для малых пророчеств. И сказал мне царь: «Слушай, Нафан, пусть Бог то и то со мною сделает, если она не подстроила это нарочно». Я спросил, на чем основаны его подозрения. Он ответил: «О том ведомо Господу, ибо Он смотрит не так, как смотрит человек. Господь смотрит на сердце; да и чутье мне подсказывает».

Я сказал Давиду, мол, каждый новый сын — благо, если, конечно, он от его семени.

На сей счет не приходится сомневаться, сказал Давид, к тому же он сам видел, как Вирсавия совершала положенное ежемесячное омовение, а привели ее спустя всего несколько часов «чистою от нечистот ее»; что же до ее мужа Урии, то ему сюда от аммонитского города Раввы самого спешного хода не менее четырех дней.

Тогда я говорю: «Значит, Господь благодетельствует раба Своего не только словом, но и делом в данном случае — дитем».

Тут Давид поморщился: «А как же быть с заповедью Господней, которую язычники называют „табу“? Можно утаить любодеяние, но ребенка-то не скроешь; возможно, когда-либо в нашем роду и будет непорочное зачатие, однако до сих пор такого не слыхали».

Я спрашиваю: «Верно ли я понял, что от Раввы. которую осаждает Иоав, а вместе с ним и хеттеянин Урия, до Иерусалима всего четыре дня спешной езды?»

Царь отвечает: «Верно».

Я говорю: «Значит, от Иерусалима до Раввы тоже всего четыре?»

Царь: «Разумеется». Тогда говорю: «Таким образом, понадобится лишь восемь дней, чтобы Урия прискакал в Иерусалим, переспал с женой и стал отцом ребенка, ибо с точностью до одного-двух дней все равно никому не дано знать, какой срок определен младенцу в материнской утробе, не так ли?»