Стефан Гейм - Книга царя Давида

— Тем не менее сей исход закончился благополучно, ибо с вершины горы Нево вождю нашему Моисею открылась земля обетованная с реками и полями, виноградниками и деревнями.

— Слова моего господина целительнее бальзама, но мне часто кажется, что мы ходим по кругу.

Лицо Иосафата помрачнело:

— Ты мечешься из стороны в сторону, Ефан, оттого и получается хождение по кругу, разве не так?

— Я мечусь из стороны в сторону, мой господин, потому что замкнуты уста, которые могли бы подсказать мне верное направление. Впрочем, царь Давид был человеком разносторонним, стало быть и разыскания должны быть таковыми.

— У царя Давида было единственное устремление, — отрезал Иосафат. — Все те годы, которые я знал его, он служил Богу, создавая царство Израильское.

Поклонившись, я сказал, что именно эта мысль станет основой Книги царя Давида; есть, однако, кое-какие сомнения и неясности, способные бросить тень на великий образ, необходимо их рассеять, чтобы впоследствии не возникло недоразумений.

— Сомнения и неясности? — Иосафат прищурился. — Что ты имеешь в виду?

— Кончину царя Саула и ту роль, которую сыграл в ней Давид.

Мне вспомнилось немало людей, которые за куда менее опрометчивые речи поплатились головой, подумал я и о моих домочадцах, которые могут лишиться кормильца.

Иосафат улыбнулся:

— И что же это за сомнения?

— Возможно, у моего господина никаких сомнений и нет; ведь он все видел собственными глазами, слышал собственными ушами, ему не приходится полагаться на чужие слова.

— Не забудь, Ефан, что царским советником я стал лишь многие годы спустя после смерти Саула.

— Но ведь остались живые свидетели, которых можно пригласить в комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. для дачи показаний, как это сделали с Иорайем, Иааканом и Мешуламом, сказителями, имеющими патент на публичные выступления.

— Один свидетель, пожалуй, есть, — согласился Иосафат. — Это Иоав, сын Давидовой сестры Саруи, который был у Давида главным военачальником. Только, боюсь, проку от него будет мало, ибо он напуган до смерти, совсем выжил из ума от страха и несет всякую околесицу.

— А если мне пойти к Иоаву и переговорить с глазу на глаз?

— Не советую, — Иосафат пожал плечами. — Этого не стоит делать без ведома Ваней, тем более что он глаз не спускает с Иоава. Пожалуй, разумней порыться в документах, которые остались от Сераии, писца Давидова, они сейчас хранятся в царском архиве.

Поблагодарив дееписателя Иосафата за добрый совет и долготерпение, я сказал, что мне, презренному псу, обласканному милостью хозяина, негоже задерживать его и пора убираться восвояси.

Утром я отправился на царскую конюшню, где теперь помещался архив царя Соломона. Там я застал писцов Елихорефа и Ахию, они сидели за столом и играли в кости. Перед Ахией лежала кучка монет, несколько колец, браслет, пара изящных сандалий из египетской кожи, одеяние из дорогого полотна — Елихореф проигрался до исподней рубахи. Он с жаром бормотал: — О двоюродные братцы оракулов урима и тумима, косточек святых! За что вы бросаете меня в беде? Взгляните на Ахию, ангелочки мои, на сокровища, которые заграбастал себе этот негодяй, изверг рода человеческого, тунеядец, разжиревший на царских хлебах! Почему вы не падаете так, как угодно Господу? Зачем слушаетесь бесовских наущений? Ну же, голубчики, не подведите! Пусть мне хоть разок повезет! Не губите меня, подобно Каину, который погубил Авеля, докажите свою истинную натуру защитников бедного и опоры униженного. Я же вверился вам, поставил исподнюю рубаху, последнее, что у меня осталось. Не идти же мне по Иерусалиму голым на посмешище девицам, на поругание старухам. Даруйте мне удачу! Пусть выпадет тройка, или семерка, или дюжина!

После столь горячих заклинаний Елихореф взял кости, встряхнул их сложенными горстями, воздев при этом очи к Господу, Создателю мира и всего, что в нем ни на есть. Выпали двойка и четверка. Елихореф забарабанил кулаками по своей голове. Он проклял солнце, дарующее дневной свет, проклял родного отца, даровавшего ему жизнь, проклял барана, из рога которого вырезаны кости; брат же его Ахия даже бровью не повел, он протянул руку и потребовал:

— Рубаху!

Сердце мое сжалилось над Елихорефом. Я сообщил Ахии, что прибыл по совету дееписателя Иосафата, чтобы разыскать кое-какие документы и записи, для чего мне понадобится помощь его и брата, который вряд ли сможет приступить к работе в голом виде.