Светлана Шипунова - Дети солнца

— Ну, это же кино, что ты сравниваешь.

— Кино‑то кино, но я потом и в жизни сколько раз слышала, что из комы людей выводят. Просто раньше, пока с папой это не случилось, я на такие вещи никакого внимания не обращала. А теперь, стоит услышать, сразу думаю: ну, вот, а мы папу не спасли. Не могу себе этого простить.

— А помните, мы разговариваем о том, что вот он уже умирает и что нам теперь делать, а у него из уголка глаза слеза выкатилась и к уху покатилась. Значит, он слышал все в этой коме!

— Бедный наш папочка. Мог бы до сих пор жить и жить. Почему такая несправедливость?

— Ладно с мамой ничего нельзя было сделать, там действительно, неизлечимо было, но он…

— Насчёт мамы тоже… Я всё время вину чувствую перед ней.

— Но тут мы все сделали, что могли.

— Нет, не все. Не все. Дело же не только в уходе. Кстати, и ухаживать можно было получше, просто мы не ожидали, что это так страшно будет, эта чёрная рвота и все такое… Может, в таких случаях, действительно, лучше чужого человека нанять, чтобы ухаживал, чужому ведь не жалко и не больно, он делает свою работу и все. А мы же родные, нам же невыносимо было видеть, что с ней творится, во что она превращается у нас на глазах. И мы что делали? Ревели да курили, да кофе без конца пили, до полного одурения. Женя почему в обморок упала, когда гроб стали выносить? Она же несколько суток ничего не ела, только курила.

— Нет, девчонки, понимаете, если бы мы, допустим, чужого человека наняли за ней ухаживать, мы бы сейчас ещё больше себя казнили, а так хоть знаем, что все своими руками сделали.

— Но я даже не за это себя виню, а знаете, за что? Надо же было, пока она ещё более или менее неплохо себя чувствовала, как‑то поговорить с ней о чём‑то таком…

— О чём? О смерти? Как ты себе представляешь?

— Я не знаю, как, но о чём‑то не обыденном, типа: мама, ты кашку будешь? А о чём‑то главном, самом важном. У неё ведь жизнь подошла тогда к самому концу, заканчивалась, и она это прекрасно понимала, так же, как и мы. Неужели ж нам не о чем было поговорить с ней на прощанье? Не о чем спросить? Не за что поблагодарить её, пока она ещё жива?

— Это тебе сейчас легко говорить. А тогда… Мы ведь старались делать вид, что все хорошо, что она ещё поправится, встанет. Ну, как же можно было завести с ней такой разговор?

— Я не знаю как, не впрямую, конечно, но мы бы друг друга поняли.

— Знаете, девчонки, что я вам скажу? Это все пустой разговор. Если бы даже мы тогда все так понимали, как сейчас, мы бы всё равно не смогли. Потому что мы боялись. Боялись её надвигающейся смерти, боялись об этом думать, не то, что говорить. Да просто на первой же фразе расплакались бы, вот и весь бы был разговор.

— А почему она сама ничего такого нам не сказала перед смертью? Не пожелала ничего, не благословила, ведь одних нас оставляла.

— Сначала она тоже не хотела об этом думать, а потом ей было уже не до этого, такие боли адские, мы ж не знаем, что она чувствовала на самом деле. И потом вы ж не забывайте, что мы ей морфий кололи по три раза в день.

— Ой, вот об этом я вообще не могу думать спокойно. Мне кажется, мы её этими уколами медленно убивали.

— Но это же врач назначил, всем же таким больным назначают.

— Вот пусть бы сам и колол, а зачем же нашими руками… Я этого забыть не могу, простить себе не могу.

— Что теперь говорить!

— Мне бы только знать, что они нас простили, что они не обижаются на нас там.

— Сегодня как раз и надо просить прощения, сегодня день такой, Прощёное воскресенье.

— И сегодня, 12 марта 2000 года, папочке 75 лет. Вот как совпало.

— Мог бы быть в этот день с нами.

— Прости нас, папочка.

— И мамочка, прости.

— Простите нас оба за все, за все…

1998 — 2000 г.г.

В последний свой день в Париже он сел на площади Инвалидов в пригородную электричку и поехал в Сен–Женевьев‑де–Буа. Был конец октября, с утра барабанил мелкий холодный дождь. В такую погоду туристы из России предпочитают провести день под крышей – бестолково бродя по лабиринту Лувра или, того лучше, — прочёсывая вдоль и поперёк торговые залы Галери Лафайет. В вагоне электрички было тепло и уютно. Немногочисленные пассажиры читали газеты и пили кофе из пластмассовых стаканчиков. Он заказал в маленьком баре, находившемся в торце вагона, стакан горячего чаю с лимоном и стал отхлёбывать осторожными глотками, глядя в окно и думая о том, удастся ли ему быстро отыскать могилу или придётся, как в прошлый раз, немного поплутать. Белые хризантемы, купленные им в цветочном магазинчике вблизи отеля (он нарочно выбрал самые крупные), теперь лежали на откидном столике и мелко подрагивали в такт движению.