Нацуо Кирино - Нежные щечки

— Ну как вы?

— Конец мне, — спокойно ответил Уцуми. — Хорошо, что сегодня смогли повидаться. Уже скоро.

— Что скоро?

— Глаза скоро перестанут видеть. Вот и подумал, пока еще вижу, пусть приедет Исияма-сан, вдохнет в меня немного жизни.

— Жизни?

— Ну да, — ответил Уцуми и закрыл глаза. — Городом от вас пахнет.

Уцуми быстро утомился, и Касуми с Исиямой вышли на улицу.

— Спасибо, что приехал.

— Да ну, что ты. Похоже, дела его плохи. — Понизив голос, Исияма бросил взгляд на окна второго этажа.

— Да. Он и сам, видимо, это понимает.

— Что потом будешь делать? Если приедешь в Саппоро, может, позвонишь? — серьезно спросил Исияма; сказал так, будто смерть Уцуми была для него вопросом решенным.

Касуми кивнула. Оба чувствовали неловкость, понимая, насколько бессердечно говорить о живом так, будто он уже умер.

— Позвоню, только какой смысл? — кивнула Касуми.

— Просто хочу быть в курсе, где ты, как твои дела.

— Хорошо.

Исияма помахал ей рукой и направился к красному «БМВ», все это время припаркованному рядом с трассой. Мана вышла из машины, всем своим видом показывая, что устала ждать. Видимо, она была раздражена — звук резко хлопнувшей дверцы долетел даже до Касуми. Пытаясь ее успокоить, Исияма обнял девушку за талию, открыл дверь и вежливо помог ей сесть в машину. В этот момент Касуми кое-что вспомнила. Вспомнила про Фуруути. Того самого Фуруути, который приехал к ним в «Кирайсо» из Саппоро на красной заграничной машине. Мужчина, благодаря которому ее решимость уехать из дома приобрела твердые очертания: из жидкой глиняной кашицы превратилась в керамический сосуд. Исияма был ее Фуруути. Эта мысль полностью завладела Касуми. Когда поеду в Саппоро, надо будет все-таки встретиться с Фуруути, подумала она. Впервые за долгие годы Касуми размышляла о том огромном, безграничном времени, которое открывалось перед ней. Другими словами, у нее снова появились желания.

Когда она поднялась на второй этаж, Уцуми, заслышав ее шаги, сказал:

— Включи свет.

— Сейчас, — сказала она, хотя свет был включен.

Она вспомнила, как Уцуми сказал, что скоро перестанет видеть. Вот оно и настало, это время, осознала она с грустью. Глядя в потолок, Уцуми пробормотал:

— Везет же Исияме.

— Почему? Разве не ты презирал его за то, что он стал альфонсом?

— Выглядит круто. Настоящий щеголь. И этот его коричневый кожаный пиджак. А белый шарф. Ну прямо якудза. Везет ему, и городом от него пахнет, — повторял одно и то же Уцуми.

Касуми дотронулась до его руки. Та была на удивление холодная.

— Здорово. Я тоже, бывало, в Сусукино плечи расправлю и иду. А все говорят, это идет Уцуми-сан, ну тот, что из Первого следственного.

Глядя на Касуми, Уцуми слегка усмехнулся. Взгляд колючий, дерзкий, каким он был у того Уцуми, которого она встретила пару месяцев назад. Этим вечером Уцуми впал в кому.

Сознание Уцуми металось по полю. Поле заросло желтоватым мискантусом и колючим чертополохом, повсюду валяется сухая галька. Сам Уцуми — то ли лиса, то ли еще какое животное. Он бежит по пересохшему болоту, потом по торфянику, вбегает в хвойный лес. Ноги вязнут в черной, пропитанной влагой земле. Он поднимает взгляд, видит небо и тут же взмывает вверх птицей. У него черный кривой клюв — он ворон. Уцуми стремительно летит в сторону леса. Лес под названием «город». Огромное дерево — это здание, где находится его гнездо, он кружит над ним в небе. Опускается на задворках, спугивает голубей, сидящих на электропроводах, ищет, чем бы поживиться. Снова взмывает над землей, сознание его мечется. Скорость и стремительная смена пейзажей ошеломляют, пугают его. Если отдаться на волю этого сознания, то станет легче. Стоит ему только подумать об этом, как железная воля, из которой создан мужчина по имени Уцуми, переходит в наступление. Я — полицейский, я самый что ни на есть настоящий полицейский! Мечущееся свободное сознание возвращается, и сознание Уцуми-полицейского пытается поглотить его. Уцуми стонет от тревоги и муки. Он не знает, какому из сознаний довериться. Для внешнего мира все выглядит так, будто сознание уже покинуло его, но внутри Уцуми продолжается борьба.

— Тяжело тебе? Бедненький.

Голос Касуми доносится откуда-то издалека. Он порывается объяснить ей, что у него ничего не болит, но голоса нет. Физических страданий он, в общем-то, и не чувствовал. Его сознание — без его на то воли — куда-то отдаляется, а потом стремительно возвращается; мечущееся сознание меряется силами с его собственным, изначальным сознанием — и это то, что мучает Уцуми. Ему бы и хотелось отдаться мечущемуся сознанию, но этому препятствует сам Уцуми.