Виктор Мануйлов - Распятие

По телу моему пробегает нервная дрожь, я никак не могу взять себя в руки. Давно со мною такого не случалось. Я заставляю себя считать, но все время сбиваюсь. Мысли лихорадочно скачут, ни на одной из них я не могу сосредоточиться. Принимаюсь массировать кончики пальцев. Не помогает и это.

На столе помощника секретаря обкома тихо зазуммерило. Помощник, молодой холеный человек, похожий как две капли воды на всех помощников, будто их штампуют в одном и том же месте, вскочил и скрылся за массивной дверью. Еще несколько секунд ожидания — дверь открылась, распахнулась, холеный помощник сделал приглашающий жест рукой — и мы потянулись друг за другом.

Вошли. Первый секретарь обкома и замминистра сидели за невысоким столиком в глубоких креслах с мягкими подлокотниками. В воздухе витал запах хорошего коньяку, кофе и тонких духов. Значит, пока мы томились в приемной, эти двое чревоугодничали.

Я сажусь с краю, подальше. Собственно говоря, мое место вон там, примерно четвертым-пятым от председательского стола. Иерархия в таких делах соблюдается неукоснительно, хотя никто вроде бы не вмешивается в процесс размещения членов комиссии за совещательным столом. Но сегодня у меня упрямое желание все делать наоборот. В молодости это желание преобладало над всеми остальными. Оно, как ни странно, помогло мне сделать карьеру и добраться аж до самой Москвы, хотя и в мечтах у меня не было жить в первопрестольной и работать в министерстве. Правда, потом это чувство противоречия как-то незаметно улетучилось, притупилось, пропало. И вот — на тебе.

Когда мы расселись и почтительно замерли в ожидании, те двое наконец поднялись и перешли за секретарский стол. Первый сказал, что вопрос о подписании акта согласован с Москвой, что местные власти примут соответствующие меры, что к концу года будет обеспечена фильтрация выбросов в атмосферу и строительство очистных сооружений, но что даже и без этого обстановка в зоне завода в смысле загазованности не внушает особых опасений, а отдельные случаи отравлений связаны исключительно с несоблюдением правил и инструкций.

— Вчера, между прочим, — вдруг неожиданно для себя произношу я, — в Первомайском районе погибло одиннадцать коров и чуть не задохнулся пастух. К тому же, как выяснилось, в районном центре нет ни одного врача.

Тишина, повисшая в кабинете после моих слов, тяжела и давяща, я чувствую ее не столько ушами, сколько спиной и животом. Вижу, как опускаются головы членов комиссии, как наливается краской широкоскулое лицо директора газового комплекса, как морщится, будто от зубной боли, Вадим Петрович.

— Кем… выяснено? — прозвучал в этой тишине почти угрожающий голос замминистра.

— Мной.

— Это не входит в вашу компетенцию. Для этого есть местные власти.

— Но ответственность за дела завода лежит и на мне, — упрямо не сдаюсь я.

— Об этом мы поговорим в Москве.

И все. И точка.

Когда члены комиссии начали подходить к столу, чтобы поставить свою подпись в акте приемки завода в эксплуатацию, первый и замминистра отошли к окну и о чем-то заговорили там вполголоса. Первый согласно кивал головой и понимающе улыбался. Мне показалось, что они демонстративно не смотрят на то, как мы расписываемся в акте — мы, ответственные за все.

Скорее всего, именно показалось.

Тупое безразличие и усталость навалились на меня. С трудом оторвался от стула. К горлу подступила тошнота, с отвращением проглотил тягучую слюну. Взял с подноса бутылку «боржоми», не глядя по сторонам, открыл ее, налил полный стакан, выпил залпом. Прислушался к тому, что творилось где-то внутри меня, налил еще полстакана и тоже выпил. Меня уже не интересовало, что обо мне могут подумать. Теперь скорее бы добраться до гостиницы и наглотаться «викалина». Только бы эта дурацкая процедура не затянулась надолго… Вспомнилось напутствие лечащего врача: «Носите „викалин“ с собой. Мало ли что». Ну да теперь что об этом?

Кажется, уже все поставили свои подписи. Остался я один. Ноги чугунные, едва-едва отрываю подошвы от толстого красного ковра, покрывающего пол кабинета. Движусь, словно в тумане.

И вдруг острая боль сжала подбрюшье жесткой когтистой лапой и начала быстро перебирать острыми коготками, разбегаясь по всему телу. Дыхание перехватило, как после хорошего удара в солнечное сплетение, тело начало сотрясать мелкая дрожь. С изумлением почувствовал, что пальцы на руках судорожно вытянулись, и я никак не могу сжать их в кулак. Замельтешило перед глазами. Воздух стал вязким, почти таким же, каким он показался мне там, в лощине.