Виктор Мануйлов - Распятие

Однообразный шорох шин, однообразный пейзаж нагоняли на меня сонливость и скуку. Дятлов пытался раза два завести разговор — так, ни о чем, лишь бы не клевать носом, — но разговор не получался. Мы оба устали и от бессонной ночи, и от выпитой водки. Признаться, я уже начинал жалеть, что поддался на уговоры поехать на эти чудо-озера, которые наверняка никакое ни чудо, а просто лужи с затхлой водой, где и рыбы-то быть никакой не может, а разве одни головастики. Даже гостиничный номер казался мне отсюда прибежищем покоя и философских размышлений, в то время как степь подавляла своими просторами, превращая живое существо в песчинку, гонимую ветром…

Навстречу нам с ревом пронесся грузовик. Дятлов с запозданием судорожно крутанул руль вправо, быстро глянул на меня воспаленными глазами, виновато улыбнулся. Я понял, что мы были на волосок от столкновения — и сонливость стряхнуло с меня в то же мгновение.

— Командир! — окликнул я Дятлова бодрым голосом. — Давай-ка я немного покручу баранку, а ты отдохни.

— А ты умеешь?

— Спрашиваешь. У меня и права есть. Давай, давай! — и я решительно положил руку на его плечо.

— Тут уж недалеко осталось: до хутора — и поворот направо. А там километров двенадцать — и озера. Приедем, придавим часок: все равно на утреннюю зорьку не поспеем, а уж на вечерней порыбачим — это я тебе обещаю. В Москве рассказывать будешь — не поверят, — говорил Дятлов, перебираясь на заднее сиденье.

Там он будто еще уменьшился в размерах, подложил под голову какой-то сверток, блаженно улыбнулся и закрыл глаза.

Еще с минуту посидел я в полной тишине, наблюдая за тем, как незаметно для глаза растет и перемещается пыльное облако по направлению к шоссе, включил зажигание и тронул машину с места.

Асфальт снова зашуршал под почти лысой резиной, снова потекли мимо унылые пространства.

Чтобы не задремать на ходу, я попытался о чем-нибудь думать — о чем-нибудь интересном. С детства у меня такая привычка — сочинять всякие истории, героем которых был я сам. Больше всего я любил выдумывать про войну. Не про какую-то будущую войну, а про бывшие. Бывало, еще в школе авиамехаников, в Фергане, стоишь на посту у какого-нибудь склада, или у самолетов, или даже у старой церкви времен генерала Скобелева, которую превратили в солдатский клуб, стоишь или ходишь взад-вперед, а сам представляешь себе, что вот был бы я постарше и довелось бы мне воевать с немцами, то я бы, конечно, воевал умно и смело, и меня бы награждали всякими орденами и медалями и повышали в звании. Но чем выше я в своем воображении поднимался в звании, тем неинтереснее было придумывать. А быть генералом — и совсем неинтересно. Генерал только курит, пьет крепкий чай да пялится в карту, а если ты лейтенант да еще командуешь разведчиками, то это совсем другое дело.

Я вспомнил про Иванникова и стал думать, как бы я провел ту самую операцию по захвату высоты сто девяносто шесть, но никак не мог уйти от реальности, которая была мне известна, но неизвестна подполковнику Баранову.

Примерно через полчаса, как и говорил Дятлов, справа от шоссе показались серые домишки среди блеклой зелени невысоких деревьев, непременный пруд с пеной белых уток на нем, приземистое, словно полураздавленная гусеница, тело скотного двора. Это и был тот хутор, возле которого мне полагалось свернут направо.

Вот и указатель: «Хутор Гольцы».

А тот хутор назывался Горелый.

Велика Россия, а названия почти везде безрадостны, свидетельствующие о мучениях людей, осваивающих новые территории.

Высота, которую предстояло взять, и хутор рядом с ней затаились где-то впереди в морозной мгле. Шесть тридцатьчетверок, выкрашенных в белое, ползли друг за другом на малой скорости, отчего двигатели их урчали тихо, и немцы должны были обнаружить колонну лишь на самом подходе к хутору. Чтобы еще больше замаскировать движение атакующей группы, минометчики затеяли перестрелку, то усиливая ее, то ослабляя и тем приучая немцев к тому, что усиление минометной стрельбы — это всего лишь чья-то прихоть, за которой ничего не скрывается… разве что отсутствие у русских немецкой методичности. По плану же операции минометный огонь особенно усилится, когда атакующие подойдут к немецким позициям, прикрывающим хутор Горелый. Наготове стояла и полковая артиллерия, и даже дивизион реактивной.

Всего этого сержант Иванников и бойцы его отделения не знали, но понимали, что их операция особенная — не зря их пришел провожать сам командир полка и даже дивизионное начальство. Быть может, вслед за ними поднимется и вся дивизия, которая сегодня с утра уперлась в эту высоту, положив на подступах к ней в бесплодных атаках множество народу. И взвод младшего лейтенанта с трудной фамилией, до сегодняшнего дня имевший сорок восемь активных штыков, и вся рота старшего лейтенанта Поплечного, и весь батальон дважды ходили а атаку на немецкие позиции левее высоты, тоже потеряли много людей и тоже ничего не добились.