Леонардо Шаша - Палермские убийцы

— Сами ешьте эту гадость. А я хочу трубочку.

— Трубочку? — удивился отец. — Откуда я тебе ее возьму в Неаполе на вокзале, трубочку?

— А мне на…ть: хочу трубочку, и все! — заявил Нэнэ, обнаруживая склонность к сильным выражениям, о которой инженер до этого не подозревал.

Девушка рассмеялась. Синьор и синьора Миччике, готовые сквозь землю провалиться, пригрозили, что сейчас появится фельдфебель с хлыстом и наручниками, даже попросили инженера выглянуть в коридор: наверняка фельдфебель, возмущенный сквернословием Нэнэ, уже близко. Инженер выглянул и подтвердил, что видит фельдфебеля.

— Фельдфебель рогоносец, — произнес Нэнэ шепотом: ему было страшно, но он не хотел сдаваться.

Между родителями вспыхнул спор — где и от кого Нэнэ научился выражаться. Рассадником нецензурщины, по мнению госпожи Миччике, был клуб, куда отец обычно брал его с собой под вечер, а самыми непосредственными виновниками лингвистической неразборчивости маленького Нэнэ — некто Калоджеро Манкузо и Луиджи Финистерра, молодые лоботрясы, не нашедшие себе лучшего развлечения, чем портить наивного ребенка.

— Вы не представляете, — сказала синьора Миччике инженеру, — чему они его учат, каким страшным вещам, даже про угодников божьих, даже про святейшего папу… Хорошо еще, что мальчик быстро забывает.

Со стороны Нэнэ немедленно последовало опровержение:

— Святейший папа… — но две руки, материнская и отцовская, бросились затыкать ему рот, откуда ужасная характеристика все же просочилась, точно вода из лопнувшей и наспех заделанной чем попало трубы, и не сказать, чтобы характеристика эта так уж не поддавалась расшифровке.

— Вы видели? — спросила синьора Миччике инженера. — А я думала, он забыл… Вот какому безобразию они его учат.

По мнению той же синьоры Миччике, ничего подобного, конечно, не было бы, если бы отец, вместо того чтобы сидеть в клубе за картами, занимался ребенком; синьор Миччике просто помешан на картах.

Однако, по мнению учителя, дело обстояло совершенно иначе, и не клубу, школе возвышенных чувств и целомудренной речи, был обязан сочными выражениями Нэнэ, а двору, куда выходит один из балконов их дома: во дворе живут грубые люди, и вина матери, что ребенок часами торчит именно на этом балконе.

Положив конец спору, свою точку зрения лапидарно выразил Нэнэ:

— Клубу.

Учитель сник, но жена не стала злоупотреблять одержанной победой, более того — перевела разговор на другую тему: в это время как раз тронулся поезд, и она принялась вспоминать их свадебное путешествие, вторым этапом которого, после Таормины, был Неаполь.

Часы показывали полночь. «Здесь не поспишь», — подумал инженер, решая, не переменить ли место, ведь рядом были почти пустые купе. Впрочем, спать ему не хотелось: раздражение оттого, что его соседями оказались безудержно словоохотливые люди, да к тому же еще и эти ужасные дети, постепенно сменилось веселым любопытством, а теперь, когда он готов был перейти в другое купе, — смутным, неопределенным чувством, которое нельзя было назвать расположением, но которое было похоже на расположение. Он никогда не умел ладить с детьми и всегда считал, что не выносит их общества, в поездках неизменно следовал правилу избегать купе, где были дети; однако Нэнэ решительно ему нравился. И нравилась девушка: с каждым жестом, с каждым произнесенным словом она становилась все живее и привлекательней. «Дело в том, — думал инженер, — что путешествие являет собой как бы концентрированное отражение существования, сжатого во времени и пространстве; по тому, как ярко путешествие воссоздает все элементы нашей жизни, ее условия и связи, я бы даже сравнил его с театром, в основе которого лежит замаскированный вымысел». Собравшись с духом, он сообщил учителю о своем намерении перебраться в другое купе — чтобы вы чувствовали себя свободнее, объяснил он, чтобы детям не было так тесно.

— Ни в коем случае, — воспротивился синьор Миччике, — не извольте беспокоиться, если кому и переходить, то не вам, а нам.

Они обменялись любезностями и церемонными возражениями, после чего было решено, ч+о никто из купе не уйдет.

Лулу объявил, что хочет спать, и попросил погасить свет.

— Пускай горит: в темноте я не увижу фельдфебеля, — забеспокоился Нэнэ, которого явно не устраивала перспектива встречи с фельдфебелем.

— Гасите свет! — завопил Лулу. — Я хочу спать!

Нэнэ, если говорить языком фельдфебелей, стремительно перешел от слов к делу: соскользнув на пол, бросился на Лулу и впился ему зубами в ляжку. Лулу заорал и яростно вцепился в волосы брата. Их растащили, сдавив нос Нэнэ, чтобы он отпустил ногу противника, и по одному разжав пальцы Лулу. Нэнэ получил от отца вялую затрещину, а Лулу — вялый выговор.