Милорад Павич - Железный занавес

Через его руку был переброшен темно-красный плащ, который был хорошо виден при свете луны. Я показал человека с картины Бранке, и, прежде чем мы успели уснуть, на него пало подозрение.

Несколько недель спустя я с одним другом должен был по служебным делам съездить в низовье Дуная. Мы ехали на восток по прекрасному и пустому асфальтированному шоссе, на самом деле представлявшему собой всего лишь верхний слой древнеримской дороги, которая, подобно змее, уже, видимо, не в первый раз сменила кожу. Это нижнее шоссе (которому точно соответствовало верхнее) проходило мимо античного римского укрепления в Гамзиграде. Мы решили воспользоваться случаем и полюбовались мозаикой, а после этого подошли к деревянной постройке, где лежали инструменты археологов и поврежденные фрагменты мозаики. У стены стояло только что извлеченное на поверхность большое и хорошо сохранившееся мозаичное панно, изображавшее Бахуса и крылатого леопарда. Зверь был выложен с большим старанием и любовью, он скалил пасть, а нога Бахуса стояла на его шее. Голову леопарда окружал необычный ореол, а грозный вид Бахуса автор мозаики (по всей вероятности, какой-нибудь раб-славянин, тайно исповедовавший христианство) позаимствовал, видимо, у своего господина, римского государственного служащего, который здесь на севере командовал крепостью. Мы поехали дальше, и я, укутав ноги пледом, думал о суровом климате Подунавья, где мы родились, об этой доставшейся нам по наследству ссылке и о том, что столетьями мы так ничего и не предприняли, чтобы перебраться на юг, в Приморье, где жизнь по самой природе вещей должна быть и лучше, и легче. Я размышлял о том, что следовало бы построить столицу где-нибудь поближе к Средиземноморью, как это делали императоры и базилевсы, и о том, как ужасно должны были чувствовать себя здесь, на Дунае, высшие чиновники римской империи, которых за какую-нибудь провинность отправляли сюда командовать гарнизонами, о том, как им было тошно от скуки и как они, отрезанные от всего мира ветрами и ввергнутые в отчаяние одиночеством, славянской дикостью и холодом Сингидинума, накладывали на себя руки.

Когда мы ужинали в Заечаре, к нашему столу подошел незнакомый мне человек с переброшенным через руку плащом и поздоровался с моим спутником. Оказалось, что с 1949-го по 1955 год они вместе учились на медицинском факультете Белградского университета, что теперь он главный хирург заечарской больницы, что его супруга преподает литературу, что сам он недавно пережил кризис, выразившийся в том, что он чуть было не отказался от своего медицинского призвания и не отнес документы в местный театр, собираясь стать там администратором, что в последний момент он от этого отказался и что отчаяние охватывает его с особой силой в такое время года, когда ветер начинает дуть с определенной периодичностью через равные промежутки времени.

Пока он говорил, я смог хорошо рассмотреть его лицо, и уже с первого взгляда стало очевидно, что он поразительно похож на удалого румяного Бахуса, того самого, с леопардом. Когда доктор встал и на прощание подал мне руку, я вдруг понял, что и он, и Бахус на самом деле похожи на большой портрет в моей спальне, указывающий на меня пальцем. Это меня смутило, и я почувствовал облегчение, когда главный хирург покинул нас. Несколько минут спустя, когда мы выходили из ресторана, нас остановил лысенький человечек с глазами разного цвета, у которого остатки волос лезли в уши, а жилетка была застегнута поверх бороды. Он обратился ко мне, захлебываясь словами, и я понял, что он принимает меня за только что вышедшего из ресторана врача. Увидев, что ошибся, он замолчал, а когда мы сказали, что хирург ушел только что, отправился на поиски. Однако этого случая оказалось достаточно, чтобы мои спутники тоже заметили, как я похож на врача заечарской больницы. Было очевидно, что нас можно спутать.

Таким образом, все в конце концов прояснилось, и на обратном пути я думал о том, как много мне понадобилось времени и как далеко от дома пришлось уехать — за сотни километров, к самому низовью Дуная, где раньше я никогда не бывал, — лишь для того, чтобы обнаружить связь между собственным обликом и портретом, висевшим на стене моей спальни. Я незаметно засучил рукав и поднес руку к глазам: на ней ясно виднелся шрам от укуса. На вопрос, который я сам себе задавал после страшного сна, — кто тот человек с одеялом? кто мой убийца? — теперь был получен неожиданный, но ясный ответ: это был я и сангвиник в картинной раме не напрасно обличал меня, тыча в меня пальцем.