Игорь Гергенрёдер - Гримаска под пиковую точку

— А сами склероза не опасаетесь?

— Что?

— Питать слабость к яйцам в вашем возрасте...

Они вошли в прихожую, в нише Касопов подхватил двухпудовую гирю, стал выжимать. Выдохнув: “Десять!” — толкнул гирю в угол, эффектно распрямился и распахнул перед ней дверь ванной.

Сверкающий кафель стен, волчья шкура на полу, вычурные полки с набором шампуней на самый взыскательный дамский вкус, ворсистые полотенца и льняные расшитые утирки, три зеркала в резных ореховых рамах. Утопленная в полу огромная ванна. И среди этого парфюмерно-галантерейного разгула — телефонный аппарат на инкрустированном янтарём поставце: сочетание изощрённого культа тела с деловитостью... Неужели тут хозяйничает не дама? Краски для волос и даже перекись водорода... интересно бы глянуть на жену этого утопающего в неге Персея... Сколько лет не попадалось такое мыло?.. аромат сохраняется не меньше трёх дней... лаванда, розовое масло; каждая вещица вопиет о лелеемой плоти — как не почувствовать в этой ванной, в каком незаслуженном пренебрежении было у тебя собственное тело... Обидно до растроганности.

Будь ты проклята, незыблемая освящённая Бедность! Комнатка в коммуналке, полуподвальная мастерская. Корм и слава давно распределены, и таланту оставлено лишь раздумывать, кому он этим обязан: завистливой злобе или злобной зависти? Раздумья вгоняют в блеклость безразличия: шагнуть в небытие?.. Ледяной смех над бессилием.

Крылья для бегства — лучшее средство...

В одно утро ты выглядываешь на улицу и вдруг ловишь себя на желании выпить стакан газировки у облепленного пчёлами автомата... пена, газ, щекотка в носу, слепящее солнце, шипенье сковородки за чьим-то окном, кухонные запахи, ярко-зелёный лук в чьей-то кошёлке и приступ смешливости, и чувство — саднящее на миг отпустило! Крылья для бегства — лучшее средство от болезни сердца... Крылья заменила “Ракета” на подводных крыльях, устремившаяся вверх по Дону; от пристани до Табунского на попутке, в обществе небритого угрюмого мужика в кепке, погружённого в мысли об ожидающей его пятёрке. Пыль в окно, незаметно проглоченные ухабы петлявшего просёлка, мать, отец... вечер с ними. А спозаранок — на реку! и вот ты — ни много ни мало — в изысканно оборудованной ванной некоего начальника строительства, мецената или кто он там ещё. Как же отомстится ему за то, что приходится выходить сейчас к его гостям в простецком розовеньком платьице!

Он скромно ждёт в прихожей, ни следа лоска: отнюдь не отутюженные цвета хаки брюки, канареечная рубашка, одной пуговицы не хватает, и эта улыбка... вот каким вы бываете, милейший Далмат Олегович.

— Я не слишком навязчив со своим... гостеприимством?

И это-то надменный хозяин?! Если она сейчас назовёт его очаровательным — покраснеет. Наверняка. Она вдруг делает книксен — ему одному.

— Пожалуйста, — говорит он тихо, — по лестнице наверх.

Сконфужен! Потупился в смущении... у неё нет слов!

Голоса гостей на веранде, лай Ажана, куча обуви в углу прихожей — и, между прочим, ни одной женской пары, и на вешалке тоже ничего женского.

Она взбегает по ступенькам.

— Однако, как мило! Милый домик, милая лесенка! милый... чердачок!

— Вы правы.

— Что-что?

— На кабинет он не тянет.

— Почему же?

— Дилетант сведёт любой кабинет к чердаку.

— Это что — поза или саморазоблачение?

— Истина.

Любопытно. В неожиданно скудно обставленном мезонине он похож на художника. Художника в полосе неудач. Апатия, разочарованность, а глаза одухотворены талантом. Уставшим талантом.

— Что это в столь претенциозно чёрной рамке?

— Мне ли вам объяснять? Портрет под названием “Энтузиаст”.

— Ка-а-к? Убили!

— Шоссе Энтузиастов, Площадь Новаторов... Вам страшно? Не потому ли, что за этим — тайна египетских пирамид, сфинкса? тайна жрецов майя, неисчислимых человеческих жертвоприношений? Ваш страх — страх высокий. Священный. Энтузиазм, оргазм — нечто высшее и в то же время низшее...

— Поэтому автор так старательно зачёркивал своё творение?

— Вас смущает хаос. Отметёте лишнее — и увидите позитивное.

Она всмотрелась. Замысловато закрученной линией — перо ни разу не оторвалось от бумаги — было выведено лицо.

— Заметили, как подмигивает? — спросил он.

— Идиотски.

— Это можно понять как предсмертную агонию. И как оргазм.

— Ваш художник — очень злой человек. Это вы?

— Мой брат. Он цветовод по профессии, а в графике любитель. Я попросил его изобразить энтузиаста, овладевающего земным шаром... а брат так любит цветочки!