Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво

Их было четверо. Люди в форме, нарушившие покой его кабинета на цокольном этаже. Это случилось ранним утром ближе к концу сентября. Они повели себя деликатно и благопристойно. Прежде чем войти, они постучали в дверь, ожидая, что кто-нибудь проявит признаки жизни. Лео, чей сон был очень чуток, вскочил, услышав шум останавливающихся у дома машин, голоса приближающихся полицейских и домофон, затем звонок и раздражающее шарканье ног над головой, когда кто-то постучал в его дверь.

Кто это мог быть? Кто осмеливается стучать в дверь проклятого отшельника? Рахиль? Сыновья? Тельма? Может быть, сантехник? Почему нет? Может быть, не только в бачке его унитаза закончилась вода? Это могло случиться во всем доме. И вероятно, рачительная Рахиль, которая продолжала заботиться о нем, послала сантехника, чтобы тот решил проблему также здесь внизу…

Кто бы то ни был, Лео предпочел не отвечать. Он сделал вид, что ничего не слышит. Ему не удалось справиться с волнением, которое в нем вызвала идея вторжения кого бы то ни было. Он едва совладал с желанием спрятаться за диваном с цветной набивкой, который уже долгое время служил ему ложем. В сущности, за дверью мог быть кто угодно. Лео не удивился бы ничему. Даже группе громил с палками, которые пришли задать ему трепку. Или отцу Камиллы, который наконец решился… Но не опасение за свою жизнь удерживало его от ответа, а скорее внезапная стыдливость. Страх услышать собственный голос. Правда, когда он приходил в кабинет Эрреры, он говорил, и как говорил! Но как только он оказывался дома, в своем бункере, даже идея произнести хоть слово казалась ему святотатством.

Постучав более настойчиво в дверь, полицейские, потеряв терпение, вошли.

Как ни странно, их вид подействовал на Лео успокаивающе. Продолжая молчать, он с мелодраматичным жестом протянул им руки, чтобы полицейские надели на них наручники. Но один из них, совсем еще мальчик (он должен быть на пару лет старше Филиппо), сказал: «Профессор, не нужно».

Удивление Лео при виде этих мальчишек в форме было не меньше удивления самих полицейских, которые воочию убедились, что человек, стоящий перед ними, существенно отличается от того, которого они видели в газетах или по телевизору.

Стремительное падение в водоворот, уготованный ему судьбой, отобразилось на его внешнем виде: похудение и преждевременная седина в его шевелюре резко изменили его облик. Потом, что-то, должно быть, случилось с пигментацией: здоровый медный цвет его кожи приобрел синевато-серый оттенок, а кожный покров, особенно на руках, покрылся коричневатыми пятнышками, которые характерны для более почтенных лет.

Но особенно бросалась в глаза другая метаморфоза, более радикальная, которая касалась его характера и проявилась в его очередном публичном выступлении во время утреннего рейда полицейских, явившихся с ордером на арест. Лео продемонстрировал необычайную покорность, как будто он стремился доказать этой четверке недоверчивых ребят и самому себе, что было достаточно нескольких месяцев, чтобы искоренить в нем малейший след высокомерия и спеси.

Вот уже два месяца подряд он не спал с Рахилью и не видел сыновей, разве что случайно из высоких и узких окон цокольного этажа. Два месяца он не появлялся в Санта-Кристине. Ни с кем не говорил по телефону, кроме Эрреры или какого-нибудь запоздавшего любителя совать нос в не свои дела или настойчивого и безумного анонима с угрозами. Он избавил своих родных от своего докучливого присутствия, как осторожный и скромный Грегор Замза… Поэтому естественно, что он готов был принять любое живое существо, которое постучалось бы в его дверь, но также, что он мог и испугаться.

Возможно, из-за долгого уединения, неожиданности вторжения, головной боли и ужасной усталости, а может быть, потому, что, кроме прочего, спустя полтора месяца он уже стал терять доверие к чудесным способностям Эрреры, Лео проявил странную гостеприимность к тем, кто пришел арестовать его, к тем, кто стоит здесь с наручниками за поясом и готов увести его бог знает куда. Это моя новая семья, думает Лео с волнением. Вот почему он так церемонен. Возможно, он был бы благодарен любому, кто пришел бы освободить его от этого домашнего кошмара. В сущности, до этого он тоже жил как под арестом. Лео был бы благодарен даже тому типу, который названивал ему с угрозой убить его и помочиться на его труп. Он был бы признателен даже тому психу, который говорил ему фразы вроде: «Ты развлекаешься с маленькими девочками, правда? Тебе весело с ними? Но Бог видит такие дела, и я тоже их вижу. Профессор, молись, чтобы Бог призвал тебя раньше, чем ты попадешь в мои руки…» Все что угодно, включая слова этого маньяка, было лучше, чем молчание, которое мучило его больше, чем полное отсутствие близкого контакта с людьми (гладкое бедро Рахили! Боже, существовало ли оно вообще?); все было лучше тяжелых, как цемент, гнетущих мыслей и внезапных прояснений сознания, во время которых он осознавал всю безысходность своего положения. Если бы кто-нибудь из знакомых увидел Лео в тот момент, во время ареста в окружении ребят в форме, он бы вытаращил глаза, глядя на такую покорность, постепенно переходящую в волнение.