Лукас Берфус - Сто дней

Мы сняли с Голдмана грязную рубашку, обтерли грудь и плечи влажной тряпицей, а когда ослабили повязку, то увидели над правым ухом рваную рану. Поль продезинфицировал ее остатками виски и наложил свежий тампон. Взбив под головой недвижимого товарища подушку и сунув что-то под него, мы пошли в ближайшую больницу и договорились, что его отнесут туда в лубяном паланкине. Врач распорядился освободить для нашего человека небольшую двухместную палату: роженицу пришлось отослать домой раньше срока, а умирающую старуху перенести на койку в угол коридора. Мы были довольны.

Первая помощь бедолаге была оказана, часы показывали за полдень, в Кигали мы собирались вернуться на следующий день и потому сняли номер в «Ибисе», отеле на главной улице: еще при бельгийцах он считался в городе лучшим домом. Ресторан посещали в основном белые и высокопоставленные чиновники. В гардеробе я увидел зонтик — не совсем обычный: ручка его имела форму утиной головы. И когда я вешал свой пиджак, этот деревянный селезень ухмыльнулся мне прямо в лицо. Смотри-ка, казалось, крякал он, наш мушкетер-то, который дал таможенникам оттрахать себя в зад, добрался аж до Бутаре! Что ж, поглядим, какую штуку он отколет в здешних краях. Я оцепенел. Уставился в его бледно-зеленые глазенки, и Маленькому Полю пришлось окликнуть меня три раза, прежде чем я смог опомниться. Поль сказал, что приляжет на часок, а потом мы пойдем в дендрарий: надо выяснить, отчего так пострадал Голдман.

Кроме двух американцев, попивавших пиво и вкушавших мясцо с прутков, в ресторане никого не было. Метрдотель был подчеркнуто немногословен и на вопрос, кому бы мог принадлежать зонтик, только пожал плечами. Тогда я сел за столик у входа: оттуда мне был виден гардероб с зонтиком. Никакого плана у меня не было. Какой будет моя реакция, я не знал. Не знал даже, чего хотел от этой молодой женщины, если вообще это ее зонтик. Я только чувствовал, как бешено колотится мое сердце, а в голове роятся тысячи фраз, ни одна из которых не казалась мне подходящей. Я сидел в ожидании той минуты, когда смогу взять реванш. Новые посетители в ресторан не заходили, зато не прошло и часа, как появился Маленький Поль — с заспанными глазами, взлохмаченными волосами и тем не менее явно отдохнувший и готовый вернуть перевернутый мир в нормальное положение. Пешком мы отправились в дендрарий, расположенный за городом на продолговатой возвышенности.

Несчастный случай произошел два дня тому назад, рассказал директор, в обеденное время, когда Голдман по привычке прилег вздремнуть в тени фицифолии. И неожиданно пришел в офис, весь в крови, и отпросился с работы. Сел в свою машину и поехал в больницу, где рану, как могли, обработали. Я сам, продолжил директор, навестил его в гостинице и предложил отвезти в столичную клинику. Но Голдман не согласился, сказал, что у него всего лишь царапина, о которой и говорить, мол, не стоит, и что завтра он опять выйдет на работу. Директор, по его словам, тоже видел, что это была не настоящая рана, а глубокая ссадина — и все же несравнимая с ударом, который сук нанес по самолюбию Голдмана.

Что имел в виду директор, мы поняли, когда он привел нас на делянку № 103. Там высилась эта фицифолия — будь она неладна. Сук все еще лежал на том месте, где он свалился на Голдмана. Длиной добрых метров десять, толщиной с ногу слона, подгнивший у своего основания — очевидно, из-за поражения грибком. Голдман решил срезать больное место, чтобы спасти все дерево. При этом прислонил лестницу к той стороне сука, которую хотел спилить, что было явной нелепостью и чего никогда не сделал бы инженер-лесовод, если бы был трезв и мысли его не путались. Директор дал нам понять, что в тот день Голдман появился в дендрарии под хмельком. Почему никто не удержал его от столь опасного поступка? — спросил Поль, ошеломленный этим известием. Пытались, ответил растерянно директор, но отговорить его было невозможно: во-первых, потому, что спасать дерево нужно было безотлагательно, а во-вторых, потому, что Голдман никого к своему любимому эвкалипту не подпускал. При этом директор скроил такую мину, будто Голдман стал жертвой не несчастного случая в лесном хозяйстве, а неудачного любовного приключения. Эвкалипты фиголистные, или фицифолии, не служили никакой иной цели, кроме как для украшения рощи, и, глядя на прелестные красные цветки, будто кровью окропившие землю вокруг места слома, я с ужасом подумал о другом таком же дереве: оно стояло в саду особняка Амсар.