Дидье Ковелер: Знакомство категории X

— Почему мне так грустно, Руа? У тебя появился еще один шанс, а я вчера получила работу, о которой мечтала: завтра я начинаю в интернете, тысяча евро в неделю. Теперь я буду заниматься любовью только сама с собой перед невидимками; они у меня через три минуты будут готовенькие, а после мы побеседуем, они расскажут мне о своей жизни… Уж поверь, я смогу заставить их очень долго не класть трубку: я выторговала себе процент от того, что нам платит «Франс Телеком». Почему же мне грустно?

— Когда мечта сбывается, становится одной мечтой меньше.

— Ты правда так думаешь?

— Хотел бы я, чтобы это было не так.

Такси останавливается перед желто-коричневым зданием, на окнах шторы в полоску. Дом престарелых с медицинским обслуживанием «Сент-Круа».

— Надеюсь, ты не здесь будешь работать?

Она улыбается, потом снова становится грустной. Я расплачиваюсь с шофером, мы выходим из машины. Она впивается ногтями в мою куртку.

— Я покажу тебе, Руа, то, что держит меня в этой жизни. Почему я оказалась в такой ситуации, почему у меня нет выбора и почему я сильнее всей окружающей меня мерзости. А потом ты сам решишь, останешься со мной или нет. Идем.

Мы проходим вестибюль, где пахнет остывшим супом и лекарствами. В лифте к зеркалу приклеены листки с названиями мастерских: парикмахерская, кондитерская, студия французской песни.

На четвертом этаже двери открываются, и мы видим стариков, повернувшихся в своих креслах-каталках в сторону лифта, словно там окно, из которого льется свет. Талья проходит между ними, весело всех приветствуя, и я следую ее примеру, изображая радость, насколько это в моих силах. Никакой реакции. Они так и сверлят глазами закрывающиеся двери лифта.

Она входит в двухместную палату в конце коридора и тем же счастливым голосом произносит:

— Добрый день, мадам Менар, здравствуй, баба.

Сухонькая старушка под капельницей привязана к синему креслу, голова наклонена вперед, рот приоткрыт. Напротив лежит полная женщина с восковым лицом, ее руки вытянуты вдоль тела, неподвижный взгляд устремлен в потолок. У нее макияж, как в немых фильмах, и безупречная укладка. Талья целует ее в лоб, гладит по щеке, спрашивает, какие новости, потом поворачивает ее голову в мою сторону.

— Баба, представляю тебе Руа Диркенса, я тебе о нем рассказывала. Руа, это моя бабушка.

— Здравствуйте, мадам, — говорю я, протягивая руку.

Талья опускает ее. Над кроватью в рамке висит черно-белая фотография, на ней молодая женщина исключительной красоты, еще более стройная, чем Талья, и гораздо более кокетливая. Мой взгляд скользит от портрета к статуе, лежащей под ним. Этой фотографии лет сорок-пятьдесят, и единственное, что сейчас напоминает о женщине, изображенной на ней, — макияж. Не могу поверить, как такая мысль могла прийти Талье в голову. Ужасно — сравнивать «до» и «после». Или это просто напоминание. Чтобы, ухаживая за «овощем», санитарки не забывали, что раньше он тоже был человеком.

— Она уже почти год в таком состоянии. Когда у меня появились деньги, чтобы оплатить ей дорогу, в первый же день после приезда с ней случился удар. Не знаю, я ли в этом виновата, от радости это или от шока при виде того, как изменился Париж… Врачи говорят, что мозг умер. Я не согласна. И пока я плачу, я права.

Она склоняется над кроватью и осторожно отлепляет кусочки скотча, которые не дают глазам закрыться. Веки наполовину опускаются.

— Видишь? Вот это меня раздражает больше всего. Они экономят время: закапывают глаза три раза в день и не отлепляют скотч. Если бы я не приходила, так бы все и оставалось. Умри она, они переклеят его к низу.

— Прекрати, — говорю я, отворачиваясь.

— Что? Тебе противно? Не смерть отвратительна, Руа, а экономия. Им жалко потратить какие-то десять секунд на того, кто и пальцем пошевелить не может без посторонней помощи!

Я подхожу к окну и прижимаюсь лбом к стеклу. Рядом стоит синее кресло другой дамы, на спинке памятка: «Помыто 24 июня 2000 года». Торопливо входит санитар, два раза стукнув в открытую дверь. Направляется к кровати, бодрым голосом бросая на ходу:

— Температура, Ваше Высочество!

Талья подходит ко мне. Мы смотрим на бороздящие Сену баржи, на стеклянные башни. Я шепотом спрашиваю:

— Почему он издевается над ней?

— Нет, он просто немного переусердствовал с протоколом, но кому от этого плохо. Звание «высочество» употребляется по отношению к наследным принцам: я ввела тут всех в курс дела, и теперь они поступают по своему усмотрению. Одним это льстит, другие посмеиваются. Но большинство обращаются к ней вежливо, вдруг баба их слышит. Тут есть одна санитарка родом с Антильских островов, которая даже кланяется перед тем, как поменять ей памперсы.